Но не взлетает.

Хоть бери да в Первохрам возвращайся, к источнику Росы. Там с этим проблем не наблюдалось.

С минуту сидели тихо, если не считать звука работы моих челюстей. Есть действительно хотелось немилосердно. Молодой организм, многовато нагрузок, а кормили сегодня не очень. Вечером вообще, кроме тумаков, ничего не обломилось.

– У меня тоже есть тайна… – произнес наконец мастер. – Тайна, за которую можно потерять все. Включая жизнь. Возможно, теперь, начав что-то понимать, я смогу тебе довериться. Ведь ты не просто так скрываешь свою тайну, есть важные причины, не так ли?

– Угу, – кивнул я, жуя. – Учитель, что бы вы мне ни сказали, дальше меня это не уйдет. Не сомневайтесь.

– Рано говорить. Слишком рано. Ты очень необычный. Ты невероятный. Никто не может так быстро постигать суть энергии, но ты почему-то делаешь заметные успехи. Однако даже так ты сейчас почти чистый лист, тебе предстоит многому научиться. А я пока что не уверен ни в себе, ни в тебе. Как только буду уверен, тогда, возможно, ты поможешь мне кое в чем. Будем считать это той самой платой, о которой так часто намекаешь.

– Как скажете, учитель. Но вы не забывайте, времени у меня немного. Скоро научусь и дальше пойду. Если надо в чем-то помочь, поторопитесь с этим.

Тао покачал головой:

– Никто так быстро не научится. Даже тебе это не под силу. Может, все же пересмотришь свои слова? Я про двадцать шесть дней. Это не срок, это собачья чушь, тут надо о годах говорить.

Чуть подумав, я кивнул:

– Хорошо. Пусть будет тридцать пять. Но это мой последний резерв, ни днем больше.

Мастер вздохнул:

– Да уж… ты действительно невозможный… Ну хорошо, будь по-твоему. Но в таком случае мне придется начинать учить тебя по-настоящему.

– Учитель, я только рад.

– Нет, Ли, ты не обрадуешься.

– Не сомневайтесь, обрадуюсь.

– На сон у тебя не останется времени. Тебе придется отдыхать на ходу, вырывая на это по минуте в процессе обучения.

– Ничего, как-нибудь справлюсь.

– Ты будешь часто калечиться.

– Не страшно, я умею себя лечить.

– Твои мысли очистятся. Ты будешь занят постоянно. У тебя не останется времени на раздумья о ерунде.

– Да я и так о ерунде не думаю.

Поднимаясь, мастер продолжил:

– Может, и так. Но даже если подумаешь, твое тело не сможет последовать за дурными мыслями.

Поспешив вслед за направившимся к дороге учителем, я уточнил:

– О чем речь? Какие мысли? О чем вы сейчас вообще?

Тао ответил на ходу, не оборачиваясь:

– Я видел, как ты улыбался моей дочери.

– Ну и что тут такого? Я улыбнулся из вежливости.

– Никакая это не вежливость, – строгим голосом возразил мастер. – Возраст у тебя такой. Чересчур много дури в голове и теле. Но насчет тела не беспокойся, я все уладил.

– В каком смысле уладили?

– Я же сказал, если у тебя, Ли, возникнут дурные мысли, тело ничего не сможет поделать. Тот напиток, который я тебе дал, в переводе с одного малоизвестного языка называется «прилежный ученик, не думающий о телесном». Мы, мастера, знаем толк в таких вещах.

Интуиция: зря ты это выпил. Ой зря…

– Это… Это что вы мне такое дали, учитель?! – чуть не вскричал я.

– Разве ты не услышал меня? Этот напиток называется «прилежный ученик, не думающий о телесном».

– И что делает этот напиток?!

– Ли, не надо так волноваться. Этот напиток ничего не делает. Вообще ничего. Просто если ты вдруг задумаешь совершить глупость с моей дочерью, или с внучками моих слуг, или даже просто с гулящими деревенскими девками, у тебя ничего не получится. Твое тело тебе не подчинится. Точнее, одна-единственная часть тела. Та самая, которой мыслят некоторые мужчины.

– Учитель, что за отраву вы мне подсунули?! Учитель, это надолго?! Это лечится?! Эй, учитель, не молчите! Отвечайте!

То, что последовало дальше, некоторые назовут адом.

И я в том числе.

Нет, дело не в последствиях приема коварного напитка. Да я, если говорить откровенно, даже не заметил никаких последствий. Будто простой водички попил. Грешные мысли даже по утрам не посещали, потому как у трупов грешных мыслей не бывает.

А по утрам я день за днем превращался в труп.

Да и днем не сказать чтобы заметно оживал.

То, что мастер Тао назвал «настоящая учеба», походило на ускоренную практику постижения палаческого ремесла. Только палачом был он, а я – его жертвами.

Да-да – именно жертвами, а не жертвой. Один человек не в состоянии вынести то, что мне приходилось выносить. Мастер доводил меня до предельной степени изнеможения и боли, после чего жестоко тянул дальше, на следующую ступень, где все оказывалось еще хуже.

Многократно хуже.

И как бы скверно мне ни было, в любом состоянии приходилось непрерывно контролировать ци. Всегда оставаться частью ее, но при этом подстраиваться под струи всепроникающего океана энергии и в какой-то мере пытаться менять структуры их узоров. При этом действительно не оставалось простора для лишних мыслей.

А уж для грешных – тем более.

Но если вы думаете, что именно это называется адом, – ошибаетесь.

Ад начался после того, как мастер разрешил наконец использовать навыки.

Увы, как и со всем прочим, здесь тоже приходилось выкладываться полностью. Голову при этом я продолжал загружать так, что о лишнем и подумать нельзя. Беспощадная борьба с тем, что оттачивал два последних года, пытаясь добиться от тела работы на автоматизме. В том числе и применять навыки, не теряя ни мига на обдумывание, на голых рефлексах.

Все это Тао считал собачьей чушью. Боец в его представлении – это безликое существо, чье тело – завихрения струй энергии и, следовательно – вечное движение. От меня требовалось забывать все, в том числе себя как личность. Ци и только ци, ничего лишнего. Утонуть в ней и вынырнуть, причем одновременно. Раствориться и поглотить всю.

Тоже одновременно.

То, что ПОРЯДОК жестко «вшивал» в навыки расходы энергии, больше ничего не значило. Все эти строгости – для обычных людей, а не для тех, кто прикоснулись к древнему искусству. Теперь, излечивая себя после частых травм, я выжимал из навыка ровно столько, сколько требовалось. И если расходовалась лишняя единичка Тени ци или, наоборот, парочка сохранялась, мастер называл это «смехотворной заявкой на успех».

А вот если расходовалось тютелька в тютельку, все становилось плохо. Ухудшалось. Я снова обзаводился травмами и работал над ними, добиваясь от ци настоящего отклика, а не подчиняясь шаблонам, «вшитым» ПОРЯДКОМ. И чтобы наука усваивалась по-настоящему, мою задачу усложняли снова и снова.