Но выкормить такое количество животных лишь на сене да на картошке – дело сложное, непосильное, если не раздобыть комбикорм. Однако и тут тёща оказалась права: постановления всякие появились и распоряжения о том, чтобы продавать корма в личное хозяйство. Постановления были хорошие, только они выполнялись плохо. Не отважился бы Пётр иметь дело с такой оравой, если бы в том же позапрошлом году колхозники не насели на правление: даёшь подмогу!

Особенно старался дед Пакушев, известный больше под кличками Грамотей и Куркуль. Первую он получил ещё до войны, когда перебрался к ним в деревню из соседнего района; тогда он чем-то не пришёлся мужикам в своей деревне, так сильно, видать досадил, что выехал аж в другой район. На войну его не взяли из-за грыжи, по этой причине и работать тяжёлую работу он не мог; зато все лозунги, соответствующие данному моменту, знал наизусть – вот его в сорок втором и определили в председатели, командиром бабьего войска. Пётр сам не помнил, но от матери слышал, что Грамотей тянул председательскую лямку умело; но чем-то опять же был плох или казался нехорош, сразу же, как вернулись с фронта уцелевшие мужики, его «задвинули».

В деревне жизнь каждого известна обычно от рождения до смерти, если чью-нибудь тайну и не знает мир, то всё равно о ней догадывается. С Грамотеем было иначе: никто так и не уразумел, что он за человек; из председателей его турнули не по доброй воле, а вот объяснить толком не могли, за что.

К тому времени Пакушев уже получил своё второе прозвище – Куркуль. Привёз его из райцентра за изворотистый и прижимистый характер: как бы ни стращало начальство сверху, Пакушев умудрялся придержать в загашнике, в своём хозяйстве, и зерна к посевной, и животину к пахоте, и стожок где-нибудь в глухом дальнем логу, неведомый не только разным уполномоченным, но даже колхозникам. А когда есть сено в самую голодную, весеннюю, пору, тогда будет и пахота.

Уйдя с председательского поста, Пакушев и впрямь сделался куркулём. Хоть из колхоза не вышел, но и в поле почти не трудился, вырабатывал минимум трудодней – только и всего. Зато держал три коровы, свиней, овец, уток, платил налоги, ездил торговал – жил, по сути, единоличником. Другого бы на его месте прихлопнули, из колхоза, по крайней мере, исключили бы, но Куркуль и тут сумел как-то обойти острые углы. Так и жил до самых наших дней. С возрастом и пенсию получил; на пенсии и вовсе вздохнул свободно и развернулся, благо что время такое наступило: никто не прижимал и не удерживал. Личное стадо его насчитывало уже пятнадцать голов крупного скота, не считая прочих, и корм для скотины ему был нужен позарез – больше, чем кому-нибудь.

Право косить сено на лугу он добыл давно; рано поутру выйдет на участок между болотцем и кустарником, грыжу свою полотенцем к животу притянет и пойдёт помахивать косой, да так сноровисто и ловко, что и здоровому не угнаться. С комбикормами Куркулю было труднее. Раньше вообще такого понятия не было, чтобы из города в деревню корма везти, разве что жмых иногда перепадал, и то не всякому председателю. Теперь – другое дело. Конечно, всё привозное шло на фермы, но мужики решили поломать эту традицию.

– Вот, – потрясал Куркуль свёрнутой в трубку газетой, – это партейная линия, а ваши действия противоречат ей. Сельское хозяйство будет прочным, если оно будет стоять на двух ногах – на общественном стаде и на личном подворье. Вы эту вторую ногу подрубаете. Корм надо разделить по совести: одну часть – на колхозный двор, другую – для поддержания народа.

Вопрос касался многих, и потому заседание правления было открытым и шло бурно. Пётр слушал и удивлялся тому, что он, оказывается, отсталый элемент: вместо того, чтобы помогать государству мясом и салом, ленится и со своего двора кормит лишь свою семью.

Долго судили да рядили правленцы: давать корма или не давать и кому в первую очередь? Большинство было – за, никто серьёзно не возражал, но что-то всё-таки мешало остановиться, прекратить прения и решить вопрос положительно. Поглядывали на председателя, но он хмурился, смотрел в стол и слова не брал; решайте, мол, сами. У председателя во дворе было пусто, лишь несколько куриц бродит: председатель был из привезённых, жена – учительница, она, наверное, не знает, откуда у коровы молоко бежит; не хозяева они, конечно. Но Пётр знал и другие знали, что осенью председатель уплатил в контору за четыре телёнка и пристроил их, уже собственных, Мартыну, который ухаживал за молодняком. Председательские бычки росли и жирели на колхозных харчах. Вот он и помалкивал, ни одну сторону принять не мог, потому что его сразу бы обвинила другая.

Часть корма решено было выделить для личного хозяйства колхозников.

Когда в конце года стало ясно, что до летних пастбищ всё колхозное поголовье не дотянуть, правленцы нашли выход: решили сдать мясо сверх плана. Сдали. Прославились – вышли на второе место в районе; получили грамоту, и даже областная газета отметила, что дела в колхозе «Заря» при новом председателе пошли в гору.

Петра вместе с другими животноводами наградили за хорошую работу часами. Часы были все одинаковые, чтобы не обидно было, по двадцать девять рублей за штуку, но шли по-разному. У кого шли, у кого остановились. У Петра часы оказались с фокусом: шли, но стрелки у них почему-то не переставлялись, как поставил в первый раз – так и всё. А убегали за сутки почти на минуту, через несколько месяцев время по ним было не узнать. Можно было исхитриться: дождаться, когда часы станут, а потом подкараулить момент и завести их – в тот час и минуту, которые показывают стрелки, но терпения на такое дело у Петра не хватало. Некоторые мужики возили свою браковку в город, в гарантию сдавали, Пётр не стал связываться, отдал часы сыну Петьке, что хочет, то пусть с ними и делает.

На часовщиков у Петра обиды не было. Знать там, на заводе, тоже в конце года каким-то образом хотели отличиться по части перевыполнения плана и получения премий, а дело тонкое, сложное – не навоз таскать – могло что-то и не так выйти. Да и не подарок важен, важна честь, которую оказали награждением. Раньше хорошую работу отмечали редко и не так щедро: давали три-четыре грамоты на весь колхоз; первые свои две Пётр поместил в рамки и повесил на стену.

Всё же поначалу он был доволен: скотины на ферме стало меньше – работы поубавилось. За многие годы впервые, считай, удалось передохнуть и оглядеться. Но были и сомнения: как же на следующий год план выполнять? Поголовье резко сократилось, за лето не восстановить. Сегодня хвалят, а потом ругать начнут или как?

Но план следующего года тоже сократился. Потому что, объяснил Мартын Петру, объективные обстоятельства: нехватка кормов. А раз нехватка, то сперва надо кормовую базу укрепить, а уж потом наваливать план.

Прошлой осенью для личного подворья корма выделили уже без споров. И первый завоз комбикорма весь разделили по дворам. Второго почему-то не случилось, видно, действительно с базой дело обстояло неважно. И фуражного зерна на ферму поступило мало. Урожай оказался ниже обычного, план по зерну сдали, колхозу – что осталось. Но и то, что было, учитывалось плохо, вернее, совсем никак не учитывалось. Выпишет себе колхозник, скажем, тонну зерна, заплатит, а сколько раз потом по тонне с поля или с тока увезёт, никому дела нет: вези – была бы квитанция в кармане.