Мысль толстяка-коротышки вызвала бурную овацию.

– По себе знаю, – продолжил он. – Захочешь, значит сможешь. Я вам прямо скажу, почему такой фортель выкинул. Были у меня причины изъять кассету. Но когда Жан Батист сказал, мол, моя кассета, я сразу её белому вернул, это понятно. Если белый придёт в моё учреждение, я охотно ему дам записать наш ритуал. Он сможет даже разучить песни сообщества «Каннибал», пусть поёт себе на здоровье – мне не жалко. Но о чём поётся – только наше. Мотив – для всех, но смысл слов – только нам. Вот и всё. Девушка, мои извинения, – кивнул он Рашель. – Надеюсь, мы столковались.

Рашель поблагодарила, обещая непременно воспользоваться приглашением, но конец её учтивой тирады снова потонул в гомоне танцоров, жаждавших продолжить свой кордебалет под барабаны.

Все тотчас ринулись в пляс, позабыв про измышления и упрёки в наш адрес, и весь притвор храма преобразился в быстроногую карусель огней. На территории, как казалось недавно забитой до отказа, внезапно каждому из гостей нашлось место для танца. Кто-то вертелся как дервиш, кто-то дёргался, воздев обе руки, чтобы не задеть ими экспрессивного соседа, множество ног топтало землю, утопая в пыли по колено.

Будучи неважным танцором, я, тем не менее, проникся ритмом, копируя ловкие движения Рашель. К восторгу окружающих, мы влились в шеренгу танцующих синхронно, ничуть не исказив замысловатый танец. Дробный бой барабанов подбрасывал нас в воздух, втыкая на прежнее место в ряду. В таком трансе ты ощущаешь, как токи проносятся вверх по спине, врезаясь электрическим разрядом в мозг. Мы провели в плену у барабанов несколько часов, отравляясь благовонием, запахом рома и дешёвых духов вперемежку с дразнящим эротизмом близости тел, соприкасающихся в танце на миг. Мой разум за ночь выветрился, затерявшись где-то в прошлом. Он подчинялся лишь ритму танца, как колеблющаяся исполинская прядь морской капусты, которую, каким бы сильным не было течение, не выдернуть со дна.

Не знаю, в каком часу мы закончили. Помню только прохладный ветерок снаружи храма и проблески зари на жемчужно-сером горизонте. Ещё запомнились неподвижные пальмы и цоканье копыт мулов, везущих на городской рынок первых торговок. И огни в заведении Марселя Пьера, где можно было выбрать женщину себе по вкусу. Откинувшись на перила у входа, клиенты смаковали послевкусие ночи, проведённой в обществе нежных и безотказных красавиц. Сам я уже почти от них отвык.

В полной мере оценить важность записи, сделанной прошлой ночью, записи, которой мы едва не лишились, мне удалось лишь глубоко за полдень. Среди сумбурных песен и танцев было обнаружено два источника полезной информации. Во-первых – доклад, где прямо подчёркивалось, что общество Бизанго уходит корнями в Гаитянскую революцию. Во-вторых, что, пожалуй, ещё важнее, на плёнку попали имена полудюжины нынешних региональных лидеров этой организации в одном только округе Сен-Марк.

При неоценимом содействии Робера Эрье – дяди Рашели, нам удалось установить контакт не только с президентами, но и с императорами. Самым влиятельным и полезным человеком среди пяти этих лиц дядя назвал Жана-Жака Леофена.

Наше первое посещение Леофена было визитом вежливости, и приняли нас тоже, как гостей со стороны. Пожилой мужчина явно был неравнодушен к изделиям из золота, судя по унизанным перстнями пальцам, браслетам и цепочкам на обеих руках, на груди и на шее. Ходил, слегка прихрамывая.

Хозяин дома щёлкнул пальцами, и были поданы стулья, столик, виски и лёд. Мы выпивали в прихожей, где все стены небесного цвета были увешаны лихими картинами с Дьябом, висевшими рядом с пронзительным образом Чёрной Девы[193]. Во дворе дома был водружён на кирпичи в качестве иконы и экспоната в музее местного преуспеяния поломанный Мерседес-Бенц.

За показной атрибутикой, вроде мундштука и чёрной шляпы «федора», скрывалась поэтическая душа матерого оккультиста, в чём я очень скоро смог убедиться. Он говорил, пристально глядя на собеседника, и каждая фраза отзывалась эхом в глубине души внимавшего его словам визави. При более близком знакомстве меня поразила умение Леофена создавать из мириад источников, с которыми он познакомился, своё оригинальное видение мира, и целиком посвящать жизнь его воплощению. Он изъяснялся притчами, перемежая африканскую мифологию обильными ссылками на «Малый Альбер»[194] – средневековое пособие по колдовству, домашнюю книгу каждого мага, занимающегося вызыванием духов, несмотря на её официальный запрет.

– Бизанго – слово, производное от «Каннибал», – объяснял мне, витийствуя, месье Леофен. – Вы найдёте это слово в «Красном Драконе»[195] и в книгах о кудеснике Эммануиле[196]. Бизанго существует, чтобы доказать – мир можно изменить. Вот почему мы говорим «учитесь менять и меняться». Мир это мы, и мы можем менять его облик так же, как меняем свой собственный. Про нас из Бизанго говорят, будто мы превращаем человека в свинью, но для нас такие слова служат просто аллегорией на тему: «всё относительно». Вы и я можем считать себя равными, людьми с одним цветом кожи и фигурой, но для кого-то, смотрящего на нас со стороны, мы можем быть кем угодно: парой «свиней», «ослов» или даже «невидимок». Вот что такое превращение в понимании Бизанго. Это мы и имеем в виду, говоря «измениться». В глубокой древности шанпвелей ещё не было. Четыре народности великой Макала[197] объединились в Бизанго с четырёх сторон света во имя порядка и взаимоуважения среди соплеменников.

– Это случилось до появления белых?

– Началось до, а продолжилось после. Была у нас одна девушка с юга, глашатай наших вождей. Она стала вносить в наши ряды смуту, и вожди решили казнить провокаторшу публично. За казнью последовал всенародный пир, на котором было официально запрещено разглашение наших тайн, того, что делается внутри сообщества четырёх племён Макала. Казалось бы, что такое болтовня – пустяк, но задачей Бизанго как раз и была ликвидация чересчур языкатых. Вот мы и объединились.

– В форме суда?

– Нет, совета. Кто-то накрывает стол – выпивка, рис, бобы. Собрались, посидели и разбрелись по своим участкам. Верховный совет – это президент, министерия, королевы наши. Кандидатов отсеиваем мы. Если мы решили, что такой-то должен умереть 15-го января, мы подаём бумагу императору, если он не против, мы ставим пометку, и человек готов. Но если кто-то против, тогда дело тянется долго. В этом случае заседания происходят ежеквартально – зимою, летом, осенью, весной. Зайдя в тупик, мы набираем тринадцать человек, и тогда судьба ослушника зависит от большинства голосов. Так работает Шанпвель. Но мы караем только того, кто обидел одного из наших. Бизанго не может наказывать кого попало.