– Я подумала, что она последовала за нами с Симоной, а потом только за мной.

Он помотал головой.

– К моменту прибытия полиции она вынесла вещи из квартиры: блокноты, перчатки, некоторые банки, одежду, даже фотографию, о которой ты говорила. Она не могла сделать все это и проследить за тобой. Мы установили слежку за квартирой на случай, если она вернется, конечно, но это объясняет отсутствие химического оборудования. Наверняка у нее есть второе жилье или она живет у кого-то.

– У кого?

– У родственника, друга, да хоть у убийцы Темного художника. – Он вздохнул. – Мы пока недостаточно о ней знаем.

Только то, что она сумасшедшая, ужасная и помешана на крови.

– Натали, я уже это говорил раньше – много раз за это лето, к сожалению, – но мне жаль, что ты пережила такое. – Он отодвинул коробку с баночками в сторону и похлопал ее по руке. – Хотел бы я забрать у тебя эти ужасные события.

Спокойный, рассудительный Кристоф, с которым она всегда чувствовала себя в безопасности. Где бы она была, если бы не он? Она поблагодарила его и похлопала его руку в ответ. Он был ярким побегом посреди черных, зазубренных камней этого лета.

Он убрал руку и улыбнулся.

– Наверняка уже стемнело. Проводить тебя домой?

– Это… это не просто прогулка. Нужно ехать на омнибусе или трамвае, – она назвала ему район, в котором жила. – А ты где живешь?

– Тоже в одиннадцатом округе, – ответил он.

– Я… поверить не могу, что наши пути не пересеклись раньше.

– Я там, э-э-э, недавно.

– О? – Как только это вырвалось у нее, она пожалела о слишком любопытном «о».

– Девушка, на которой я собираюсь жениться. Ее семья живет в том районе. Это сюрприз к их возвращению из Америки в следующем месяце.

Натали уставилась в пол.

– Благодарю за предложение, но думаю, что смогу и сама добраться до дома. Я… возьму извозчика.

Он отступил на два шага и посмотрел на нее:

– Ты… ревнуешь?

Она надеялась, что он не заметит, как жар поднялся по ее шее и залил лицо.

– О, Натали, – сказал он, беря ее за руку, – мне… так жаль, что ты чувствуешь это.

Она не смогла заставить себя посмотреть ему в глаза и прилагала все усилия, чтобы не убежать, как ребенок.

– Это неважно, месье Ганьон, – она выпрямилась в полный рост, все еще не поднимая взгляда. – Я желаю вам всего наилучшего в браке.

– Благодарю, – сказал он, поцеловал ее руку и бережно отпустил. – Думаю, что в другое время и в других обстоятельствах я хотел бы узнать вас получше и по-другому.

Натали посмотрела ему в глаза впервые с момента, как разговор свернул на эту тему.

– Ты… хотел бы или узнал бы?

Он кивнул, и серьезное выражение его лица растаяло в улыбке. Его кривоватый зуб, который редко можно было увидеть, только когда он широко улыбался, блеснул ей.

– Спасибо, Кристоф. – Она тоже улыбнулась. – Я ценю это. И… все-таки предпочла бы сама добраться до дома, впрочем. На моих руках и так слишком много крови, и я больше не хочу защиты. А если между нами будет что-то большее, чем сейчас… думаю, это только разобьет мое сердце потом, когда ты уйдешь.

Он понял или, по крайней мере, сказал, что понял, но тень разочарования промелькнула на его лице.

– Могу я хотя бы заплатить за тебя извозчику?

Она собиралась отказаться, но его несколько обиженное выражение тронуло ее. Она приняла предложение с вежливой улыбкой, грустя, что он не будет ее, но окрыленная тем, что чувство было взаимным.

Он нашел ей извозчика, заплатил ему и поцеловал ее руку перед тем, как помочь ей сесть в экипаж. Всю дорогу домой она прижимала к щеке свою ладонь, на которой все еще горел его поцелуй.

Дробный стук в дверь следующим утром был быстрым и размеренным, и он означал, что кто-то явился по серьезному вопросу. Натали, будучи еще в ночной рубашке, выглянула из своей комнаты.

– Кто мог прийти так рано? – спросила мама, опуская чайник.

Папа медленно встал со своего места. Его температура снизилась прошлой ночью и руки болели меньше; он сказал, что разбитость еще сохранится несколько дней. – Может, сборщики благотворительности, – сказал он по пути к двери.

– Подожди! – крикнула Натали. – Что если… – Она сглотнула и почувствовала себя глупо, пытаясь облечь это в слова. «Мадам Резня». Она рассказала родителям все; они засиделись допоздна за разговором и объятиями, а также за увещеваниями и обещаниями (не предпринимать опасных действий, которыми «должен заниматься префект полиции»). По ободряющему взгляду папы она поняла, что он прочитал ее мысль. Она кашлянула и крикнула:

– Кто это?

– Курьер из лечебницы Св. Матурина.

Папа приоткрыл дверь, а затем распахнул ее.

– Прошу, входите.

Худой парень в очках переступил через порог.

– Приношу извинения за то, что беспокою в столь ранний час. Боюсь, у меня неприятные известия касательно несчастного случая, в котором замешана Бриджит Боден.

– О боже… – Мама поднесла ко рту скомканный платочек.

– Бриджит пыталась этим утром свести счеты с жизнью. – Курьер держал руки по швам. – Она жива, но в тяжелом состоянии. Думаю, это вся информация, которую лечебница поручила мне передать.

Мамино лицо стало таким же белым, как ее чепчик.

– Mon Dieu!

Папа поблагодарил курьера и проводил его к выходу. Его рука задержалась на дверной ручке. Помедлив, он помотал головой.

– Она… она выглядела нормально, когда я заходил к ней вчера.

– Я думала, она уже не вернется к этой фазе, – сказала мама глухо, садясь на диван.

– Не вернется? То есть это не первый раз? – Натали вошла в гостиную. – Вы мне никогда не рассказывали.

Мама разочарованно посмотрела на нее.

– Думаешь, суицид – подходящая тема для разговора с ребенком?

Натали вспыхнула.

– Non.

– Это случилось вскоре после того, как она отправилась в Св. Матурина, – сказал папа, присоединяясь к маме на диване. Он обнял ее. – Она связала вместе тринадцать четок в подобие веревки, и… к счастью, кто-то услышал, как она отшвырнула ногой стул. И ее вовремя обнаружили.

Мама спрятала лицо в ладонях.

– Бедная страдалица, чувствительная, непредсказуемая Бриджит.

Натали помедлила, тщательно подбирая слова, и заговорила:

– Понимаю, почему вы скрывали от меня некоторые вещи. О нашей семье, о том, каково это – быть Озаренным, пытаться быть Озаренным, и что все это значит.