Федералисты также не были сторонниками пассивного повиновения. Очевидно, что, будучи сами продуктом революции, они не могли отрицать право на восстание. Джон Джей, например, заявлял что «не только необходимо для благополучия общества, но и является долгом каждого человека противостоять всем, кто… злоупотребляет полномочиями правительства с целью погубить счастье и свободу народа»[926]. Однако в то же время федералисты считали, что восстания не должны возникать по незначительным поводам и что их следует отличать от локальных мятежей. Именно от последних защищает США «гарантирующая клаузула», которая, помимо прочего, обещает отдельным штатам помощь федеральных властей в случае «беспорядков» (ст. IV, разд. 4). Гамильтон в «Федералисте № 28» описывал вполне законное в его глазах народное восстание, возникающее в случае, «если представители народа предадут своих избирателей» и если других средств противодействия не остается[927]. Мэдисон пояснял: «В моем понимании суверенитет народа заключается в том, что народ может изменить Конституцию, когда пожелает. Но пока Конституция существует, народ должен подчиняться ее велениям»[928]. В понимании федералистов, угроза сопротивления должна удерживать правительство от тиранических мер. Пенсильванец Пелатия Уэбстер напоминал: «Конгресс никогда не сможет заполучить больше власти, чем народ пожелает ему дать, не сможет и удерживать ее дольше, чем народ ему позволит. Ибо если он присвоит себе тиранические полномочия и без согласия народа станет покушаться на свободу, то депутаты вскоре расплатятся за свою дерзость позором и бесчестием, а возможно, и своими головами»[929]. В любом случае, не отрицая права на восстание, «отцы-основатели» не сочли нужным вписать его в Билль о правах.

Среди важнейших прав человека «отцы-основатели» числили свободу слова и печати, свободу совести, свободу собраний. «Salem Mercury» беспокоилась: «Система Конвента (т. е. Конституция. — М. Ф.) имеет, по моему мнению, только один большой и существенный недостаток… Этот недостаток заключается в том, что священная свобода печати остается без какой-либо конституционной федеральной защиты»[930]. Антифедералист под псевдонимом «Centinel» утверждал, что первым шагом к установлению тирании является подавление свободы печати: «До тех пор, пока свобода печати не нарушена и народ имеет право выражать и публиковать свое мнение обо всех принятых мерах, почти невозможно поработить свободную нацию»[931]. Виргинские антифедералисты считали необходимым вписать в Конституцию: «Свобода печати есть один из величайших оплотов свободы и не должна нарушаться». С ними вполне соглашались единомышленники из Нью-Йорка[932].

Внести в Конституцию гарантии свободы совести требовали антифедералисты Виргинии, Нью-Йорка, Нью-Гэмпшира[933]. Р. Г. Ли полагал, что свобода вероисповедания должна быть гарантирована Конституцией: «Правда, в настоящее время мы не склонны сильно расходиться во мнениях относительно религии; но когда мы создаем Конституцию, то следует надеяться, что [это делается] на века и для миллионов еще не рожденных людей. Так почему бы не установить свободное исповедание религии как часть национального договора»[934]. Федералисты, в общем, и не возражали. На Филадельфийском конвенте Гамильтон предлагал включить в федеральную Конституцию следующую клаузулу: «Законом никогда не может быть установлена никакая религиозная секта или вероисповедание или религиозный тест для какой-либо должности или поста»[935]. Одновременно возражения антифедералистов вызывал светский характер Конституции: она не упоминала Бога, христианство или какую-либо другую религию, не предусматривала религиозных тестов на выборах. На этой основе антифедералисты конструировали образ опасности: власть в США может перейти к католикам, мусульманам или даже атеистам. На ратификационном конвенте в Массачусетсе Эймос Синглтэри заявлял: «Нет условия, что у людей во власти должна быть какая-то религия. Хоть он и надеялся видеть [на высших постах] христиан, но ведь по Конституции, паписты и неверующие точно так же могут быть избраны»[936]. Федералист Т. Парсонс возражал, что религиозный тест никак не может подтвердить чью-либо твердость в вере, что нелепо требовать клятвы именем христианского Бога от того, кто в него не верит[937]. Отделение церкви от государства еще долгое время оставалось дебатируемой проблемой в американской политике[938].

В итоге религиозные тексты в Конституцию все-таки не вписали. Зато важные для Просвещения ценности — свободу слова и свободу вероисповедания — Конгресс зафиксировал в I поправке наряду со свободой собраний и правом подачи петиций.

Инструкции депутатам были после некоторых дебатов признаны нецелесообразными. Монтескье полагал, что такие инструкции не нужны, поскольку необходимость их получать приведет к «бесконечным проволочкам» в законотворчестве[939]. Но Мэдисон, выступая в Конгрессе, говорил скорее о том, что депутат, в силу лучшей информированности, сможет судить об общем благе более верно, чем его избиратели[940].