Невеселая песня — на Рождество, да за упокой. Такого в Венеции, пожалуй, не услышишь. Там на праздник тоже любят выпить, но настроения совсем иные. Зная, что великий мастер живет бобылем, Тициан решил пойти в гости один, оставив Орацио на попечение подоспевшего весьма кстати Дель Пьомбо, которому отныне заказан доступ в дом мастера. За ним заехал Вазари, и они вдвоем отправились к развалинам римских форумов. Надежным ориентиром служила видная издалека белесая, с пустыми глазницами, громада Колизея, где в те годы располагались рынок скота и бойни. Среди мраморных колонн и полуразрушенных арок императоров Тита и Константина и других памятников античности мирно паслись быки, коровы и овцы в ожидании своей участи, а над кучами мусора и отбросов стаями кружило воронье.

Близ колонны Траяна из-за деревьев сада выглянул небольшой дом. Во дворе их встретил разбитной малый Урбино, помощник и слуга мастера. Отогнав от двери стаю кошек, с мяуканьем просящихся в дом, он провел гостей в гостиную. Микеланджело представил им своих друзей, флорентийских изгнанников — писателя Донато Джаннотти и своего секретаря Луиджи дель Риччо, который, как тихо пояснил Вазари, готовит издание стихов мастера. Вскоре к собравшейся компании присоединился молодой статный мужчина по имени Томмазо деи Кавальери, которого мастер представил как архитектора, помогающего ему в оформлении площади на Капитолии.

В просторной комнате посредине стояли широкий дубовый стол и простые деревянные стулья и скамьи. В дальнем углу возвышалась скульптурная группа «Оплакивание Христа». Тот же Вазари успел поведать Тициану, что мастер предназначил ее для собственного надгробия. Затем он обратил его внимание на яркие эскизы костюма швейцарских гвардейцев, выполненные Микеланджело по просьбе папы Юлия II. В верхние помещения дома вела каменная лестница, над которой висел большой рисунок, изображающий призрак смерти с гробом на плечах. А под самим рисунком рукою мастера было начертано трехстишие:

К высокому потолку был прикреплен на цепочке тяжелый бронзовый светильник, другой на треножнике стоял в углу рядом со скульптурой. На белых оштукатуренных стенах было развешано несколько рисунков. В камине потрескивали поленья, подбрасываемые расторопным Урбино. Иной мебели, зеркал или ковров в комнате не было. Оглядевшись, Тициан не мог не почувствовать некоторой неловкости и смущения при виде той спартанской простоты, в которой жил и творил великий мастер. Как же так, а все эти разговоры о его баснословных гонорарах?

Хозяин дома пригласил всех к столу, а издалека послышался звон колоколов, возвестивший о наступлении нового, 1546 года. Началось веселое праздничное застолье с обязательным на столе в ночь на Сан-Сильвестро блюдом — запеченной свиной ногой zampone с чечевицей, запиваемой тосканским кьянти. В комнате разлилось тепло, по стенам заплясали тени и воцарилось общее веселье. Один тост следовал за другим. Кто-то поднял бокал за окончание великого творения в Сикстине. Микеланджело, дабы развеселить собравшихся, рассказал, как его земляк Аретино усиленно набивался в соавторы, предлагая собственное видение «Страшного суда», и опубликовал несколько хвалебных статей, превозносивших мастера до небес. Не дождавшись ответа и тем более никакого подарка за свои писания, он через Челлини передал, что вынужден предпринять более действенные меры, и затеял травлю, объявив сикстинскую фреску «осквернением главного алтаря Христовой церкви» — а ведь с фреской писатель-памфлетист был знаком только по гравюре Энеа Вико. Зато с подачи наглого щелкопера голову подняли местные мракобесы во главе с кардиналом Караффой. Опустив голову, Тициан молча слушал; ему, видимо, было стыдно и досадно за своего зарвавшегося друга.

Среди прочих новогодних поздравлений взявший слово Вазари пожелал мастеру вернуться, наконец, в новом году в родные пенаты, где его возврата с нетерпением ждет герцог Козимо Медичи. Мастер переменился в лице и в ответ на пожелание сухо ответил, что пока у власти бастарды Медичи, Флоренция увидит его лишь в гробу, и процедил сквозь зубы:

Наступила неловкая тишина. Всем было понятно, что Вазари, действующий по наущению своих покровителей Медичи, напомнил о них некстати. Молчание нарушил Джаннотти, заговорив о великом изгнаннике Данте, который, как и Микеланджело, не склонил головы перед силами зла. Перебивая друг друга, гости заговорили о нынешнем положении Флоренции. Кто-то вспомнил Лорензаччо, а дель Риччо назвал его новым Брутом, прикончившим тирана. Ему возразил Тициан. Сославшись на «Апологию» Лорензаччо, изданную в Венеции, он отметил, что убийцей двигала только черная зависть, а отнюдь не забота об отечестве. Его горячо поддержал Микеланджело и подвел к установленному в дальнем углу мраморному бюсту Брута, у которого был взгляд героя, но никак не злодея. Разглядывая бюст с его гордой осанкой, Тициан обнаружил поразительное сходство со стоящим рядом хитро улыбающимся литератором Джаннотти. А тот, обратившись к Урбино, попросил его спеть куплеты, до сих пор распеваемые во флорентийских тавернах. Урбино не заставил себя долго упрашивать и, настроив гитару, запел:

Расходились под утро, громко распевая последние строки веселых куплетов. Тициана взялся проводить Кавальери, за которым подъехала карета. По дороге он рассказал, как недавно в доме у мастера побывал папа Павел со свитой, перепугав всю округу. Понтифик никак не мог понять, почему великий мастер живет как нищий в жалкой лачуге. Уж не дал ли он обет жить аскетом? Микеланджело ответил ему, что им дан обет служения искусству, а оно не терпит суеты и пресыщения, которое гасит все порывы вдохновения. Молодой рассудительный римский патриций оставил о себе приятное впечатление.

Наступил знаменательный для Тициана день. 19 марта на Капитолийском холме произошло торжественное событие, на котором присутствовали римская знать, художники, поэты и музыканты. Под звуки фанфар Тициан Вечеллио, граф и кавалер ордена Золотой шпоры, был провозглашен почетным гражданином Рима. Девять лет назад такой чести удостоился и Микеланджело. Провожая Тициана после приема, Дель Пьомбо пояснил, почему римские художники подходили его поздравить с постными лицами, а Перин дель Вага и вовсе не пришел, сославшись на недомогание. Давно смирившись с бесспорным господством Микеланджело, все они теперь опасаются, что впредь папа Павел будет отдавать предпочтение прославленному Тициану.