* * *

Зимы – неподходящее время для гроз, но в начале декабря 889 года гроза разразилась в особняке Таш'Найесх. Причина для бури у нас была всегда одна и та же – алкогольные излишества князя. Стайеш и без того отличался сложными настроениями, а выпивка и вовсе действовала на него словно красный мулет тореро на быка.

После отъезда Ядовитых дипломатов Посланник пил каждый вечер, а к утру Ашши Саар избавляла его от тяжелого похмелья, стирала все следы вечернего разгула. Я отчаялась поговорить с ним трезвым: во время его попоек, одиночных или в сомнительных компаниях, мы не обмолвились друг с другом ни словом. Супруг даже перестал напоминать мне о том, чтобы я сняла маску-иллюзию, «эту магическую дрянь», чтобы тот мог сказать в Посольстве, будто я накануне вернулась. Я всякий раз отказывалась, аргументируя тем, что мне безопаснее будет выждать, официально разнести во времени собственный приезд и, если то раскроется, возвращение наших магов; а сама изнывала от бессилия, запертая в стенах Шато дю Силанс.

Сегодня вечером князь Таш'Найесх был снова пьян – правда, еще не безнадежно. Он еще понимал мои слова через призму логики и мог производить обоснованные ответы. Поэтому я спустилась в винный погреб, где Стайеш хранил дорогие экземпляры спиртного, и решила начать разговор там – как бы то ни было унизительно. В погребе я и нашла его – выбирающим новую жертву, которую он откупорит нынче и высушит.

– Помнишь, я говорила, что мне предложили работу? – сказала я. – Для меня это действительно важно.

– Ты никуда не поедешь, – с прохладцей в голосе откликнулся князь Таш'Найесх.

Стайеш нашел запас бренди «Лериманто» урожая 861 года и, довольный, поднялся с бутылками по лестнице. Я последовала за ним, мечтая разбить всю его коллекцию, а сам погреб предать пылающей анафеме.

– Нет, поеду. У меня есть шанс повлиять на будущее, и я чувствую, что все может получиться.

– Ты останешься здесь, Келаайи. Где и должна быть все время – подле меня. – Мы двигались в направлении гостиной, и я недоумевала, почему супруг, норовивший ранее выслать свою жену подальше, теперь был готов навечно упрятать меня в стенах особняка. – Особенно в такое опасное время.

– Вот именно, Стайеш, в опасное время! Я буду далеко и от Империи, и от Островов!

Князь Таш'Найесх открыл штопором, который даже не убирали с журнального столика, бутылки и опустился в одно из кресел. Он слушал меня, но вместе с тем не обделял вниманием доводы бренди – и глас алкоголя оказался предпочтительнее.

От собственного бессилия мне хотелось лезть на стену.

– Да пойми же ты… – снова взмолилась я. – Пойми же, я не хочу быть никчемной пустышкой! Я всегда поступала так, как хотели мои родители, затем – как желал ты. Ты страдаешь от бездействия и этим душишь и меня! Разве не ты говорил, что все катится в бездну? Теперь у нас есть шанс сделать что-то такое, что может изменить сценарий.

Спокойствие князя лопнуло, будто мензурка, в которую налили несовместимые реагенты.

– Это все твой Хитрец – этот хлюст[58], голодранец, шаромыга![59] Пускай берет куртизанку с улицы! – вскричал он. – Под чьей ты будешь ответственностью – этих проходимцев? Я скорее засуну голову в петлю, чем отпущу тебя с ними!

– Тогда я буду первой, кто предложит тебе веревку! – теперь ярость застлала и мой рассудок. – Наступают новые времена, в которых ты отнюдь не будешь царем и богом этого маленького придуманного мирка!

Стайеш с бешеной прытью вскочил с места и уже замахнулся, чтобы ударить меня, – но сдержался. Я отступила на несколько шагов назад и оскалилась, всем видом давая понять, что времена рукоприкладства в нашем доме уже прошли. Если он ударит меня, я, пожалуй, изловчусь схватить с журнального столика штопор.

– Позволь тебе напомнить, – отчеканил князь. – Здесь я решаю, когда что наступает.

Куда делись наши легкость и непосредственность? Мне было чуть больше двадцати, Стайешу – тридцать пять, но мы вели себя, как скверные семидесятилетние старики, что сидят друг напротив друга и презирают вся и всех. Я всегда находилась подле супруга, каждую минуту и секунду. Но я была так одинока! Очень одинока… как и он. Он страдал, и я страдала вместе с ним. Нам было слишком рано замыкаться в себе и в чертовом казенном доме. Это – путь к разрушению. Пока мы следуем ему, мы остаемся никем.

– Все слишком не так! Это затворничество и ненависть. Посмотри на себя: ты болен! Ты потеряешь все! Работу, репутацию, семью… даже человеческое лицо! Если не остановишься. Если не найдешь в себе силы…

В ту же секунду, не выпуская бокала из рук, Стайеш размахнулся бутылкой – и метнул ее в стену. Та угодила в каминный угол – послышался звон разбиваемого стекла. Я отпрянула в сторону, а прислуга, наблюдавшая за всем из-за дверей, сдавленно вскрикнула.

Посланник знал, что, не награди он себя хоть небольшим разрушением, он мог сделать непоправимое.

– Ты этого хочешь? Чтобы я бросил пить, да?! – прорычал он. – Мне нужны еще бутылки! Принесешь парочку?! Ты же так хотела это сделать, правда?

Но я не сдвинулась с места. Пару мгновений Стайеш следил за тем, как разлетевшиеся по всей комнате брызги темного алкоголя скатываются с новых обоев в гостиной, и смеялся. Затем пнул ногой один из осколков и перевел на меня взгляд. Он был уже порядком пьян.

– Знаешь что? Уезжай, – проговорил он свирепым, хриплым голосом; дыхание его было порывистым, а ноздри раздувались в плохо сдерживаемой ярости. – Катись! Давай! Я даю тебе свое благословение. Благословит и Сетш!

– Клянусь, тебе не придется жалеть о своем решении. Все это – к лучшему. Все это – хорошо, – беспорядочно шептала я, уже теряя свою новообретенную смелость; и рука, сжимающая штопор, мое импровизированное оружие, опустилась. – Это наше спасение.

– Плевать! – бросил князь Таш'Найесх и быстро вышел из комнаты.

Стайеш нашел меня через четверть часа в опочивальне. Пятнадцати минут ему обычно хватало на то, чтобы прийти в себя: будучи холериком, супруг мой успокаивался так же скоро, как и загорался. У князя был опустошенный вид, и он теперь выглядел бесхмельным: перерыва в распитии бренди вполне хватило на то, чтобы Ядовитая кровь вернула в действительность моего настоящего супруга. Теперь я и сама чувствовала вину: вместо того, чтобы найти способ помочь ему, я заботилась только о себе. Более того, я намеревалась бежать.

– Скажи мне, Келаи, почему люди стремятся сделать своим близким так больно? – начал он с порога негромким, все еще хриплым от перенесенной ярости голосом.

– Я думаю, тебе лучше знать ответ на этот вопрос, – мрачно отозвалась я. – Разве это я напиваюсь всякой дрянью до беспамятства? Знал бы ты, как больно мне каждый раз видеть тебя таким!