Пара секунд последующей паузы показалась мне в тот день бесконечностью, Вселенной, разделившей нас навеки.

– Если ты так страстно того желаешь, – вновь повысив голос, сказал Стайеш, – я больше не буду пить. Хочешь, я докажу тебе?

«Разобьешь в беспамятстве еще одну бутылку? Или снова ударишь?» – тут же подумала я, но мне хватило ума не говорить об этом вслух. Не дожидаясь моего ответа, князь вышел из комнаты – и тут же вернулся, держа в руке металлический графинчик. Слишком скоро, чтобы я могла понять, что происходит, он оказался рядом и левой рукой толкнул меня – так сильно, что я упала на кровать. Придерживая меня одной рукой, он занес над моей шеей графин и начал лить из него вино. Вмиг испачкалось платье, вино залило постель, а супруг потянулся губами к моей шее.

– Нравится? – прошептал он, и его теплое дыхание коснулось моей кожи.

Изловчившись, я с силой ударила по графину рукой – и тот, пролетев полтора фута, опустился на ковер. Темная жидкость окрасила короткий светло-серый ворс. Супруг от неожиданности оглянулся и ослабил хватку, и я, вынырнув из-под него, скользнула к двери.

– Подонок! – крикнула я, остановившись.

Даже Ашши Саар была бессильна перед теми количествами алкоголя, что поглощал Стайеш. Он пил много и оставался трезвым, пока в голову ему вдруг не ударяло безумие, – и оно сохранялось, даже когда Ядовитая кровь поддерживала в князе видимость здравомыслия.

Он пил, а мне оставалось только ждать, когда алкоголь разрушит его организм – через десять лет, пять… или один год. А я… какой же я ему была женой, если всякий раз обманывалась и не могла отличить трезвость от притворства?

Сдерживать свои порывы было уже невозможно. В моем теле снова заиграл странный, усиливающий чувства механизм: я чувствовала свою боль, его боль, его ненависть, его смятение… Для одного человека этого было слишком много. Голос мой перешел в стенания. Мне было безразлично, услышит ли это еще кто-нибудь. Слишком много… И все это безжалостно, вечно и ведет к разрушению. И дальше будет только хуже…

Свобода?.. Непозволительная роскошь.

Мысли и ощущения снова безбожно путались.

Уже через пару секунд Стайеш оказался подле меня в дверном пролете и крепко, до боли сжал мои плечи руками.

– Сетш побери, что же мы делаем! – вздохнул он. – Довольно, забудем это.

– Мы уже многое забыли.

Чтобы заглушить мои рыдания, Стайеш обнял меня за талию. Он стал говорить что-то успокаивающим голосом – что-то доброе и ласковое, но я не могла разобрать слов. Я не могла высвободиться из его рук: он был намного сильнее и выше меня.

Как это походило на наш первый танец! Мой шутливый книксен, его сардонический[60] кивок, и тяжелая рука ложится на мою талию. Мы бросаем вызов одельтерским традициям, двигаемся в вальсе слишком скоро, слишком откровенно. Степенный танец на чужой земле? Нет, это уже пляска Ядовитых людей, вольта! Раз-два-три-четыре, и я, поддерживаемая его руками, взлетаю в воздух! Все взоры обращены на нас, они говорят что-то о любви и дерзости, а мы смеемся. Раз-два-три-четыре, в середину сверкающей залы, ближе к свету! Пары кружатся вокруг нас, и сами мы – пара! Мы останавливаемся ровно в центре зала, под огромной люстрой из тысяч огоньков.

Теперь же мы стояли в полутьме, а вместо звуков оркестра между нами гремела тишина. Вместо улыбок мы посылали друг другу лишь печаль, и вместо запаха дорогого парфюма нас обволакивало винное дыхание.

Холодное майское зарево принесло с горизонта не только проблески солнечного света, но и огромную армию, собранную под началом Ноктема Дуакрона – самое крупное и разномастное из всех повстанческих объединений, которое только видел Ард Шенлар. Мятежники направились в бой с тем, что только смогли достать, ведь Первый Повстанец не мог тратить время и деньги на пошив одинаковых котт и ковку доспехов для восьми тысяч человек, – да и так ли это было необходимо? Лишь изредка в его армии проглядывали снаряженные на один манер и возглавляемые командирами в дорогой амуниции отряды.

Пестрые войска Дуакрона объединились под знаменем генетты[61]. Пятнистый зверек раскидал длинный полосатый хвост по синему бархату стяга и ощерил острые зубы, в которых держал жирную, увесистую крысу. Последняя олицетворяла каждого, кто примкнул к Королю-Тирану, и то, что сделают с ним солдаты-повстанцы.

Гигантская армия стремительно, словно чума, подступала к столице Одельтера. Разгоралось утро 4 мая 226 года эпохи Высокомерия (правда, в то время не родился еще историк Саверио Варойе, и эпоху сию называли как кому заблагорассудится). Никто из воинов Ноктема не жалел ни ног, ни тела, ни лошадей, ибо кровь, требуя войны, с одинаковым неистовством играла в жилах молодых солдат и почтенных баннеретов. Сегодня они должны были взять Этидо, освободив страну от гнета чудовищного Короля.

На подступах к серым стенам города, повинуясь приказу Ноктема, армия остановилась. Дуакрон отделился от строя и пустил своего коня шагом. Теперь Повстанец ехал вдоль первой шеренги войск – хотел заглянуть в глаза каждому, кто стоял в ней – и взглядом этим выразить бесконечную благодарность. Он знал, что сегодня все эти люди полягут в осаде. Им не нужны были деньги, не требовались лавры победителя, они не думали о признании. Они готовы были сражаться и отдать свою жизнь во имя будущего. Во имя нового государства.

– Уничтожим демона, бойцы! Пусть сегодня умрет тот, кто недостоин жить! – страшным, экзальтированным голосом проревел Дуакрон – и клич его уходил в ряды солдат, находил одобрение, сплетался с их собственным ревом, усиливался. – Кто отнял ваши земли, кто разлучил вас со своими семьями? Кому нужны мертвые сыновья? Вдовы ваших братьев плачут по ночам! Кто расколет башку чертову падальщику, получит родовое дворянство! Кто изнасилует его жену или дочь – тому сто тысяч!

Упоительные, полные воодушевления крики вновь поддержали Дуакрона. Простые солдаты жаждали победы – и теперь верили в нее всем сердцем. Знаменосец поднял штандарт выше, и бархатная ткань затрепыхалась в холодных потоках воздуха.

Ноктем Дуакрон водрузил на свою светлую голову тяжелый топфхельм, который держал до этого подмышкой, вновь развернулся к городу и пришпорил коня. Перед битвой на статного вороного скакуна надели латы, а смоляную гриву его заплели в плотные косы, пропустив в них синие ленточки.

Теперь Дуакрон видел дымчатые стены Этидо через узкие полоски, прорезанные в шлеме для глаз. Он решил выступать через три дня после Майского Праздника, когда королевская армия, расхоложенная обильными возлияниями, растеряет треть своей мощи. Ноктем, разумеется, мог бы взять город измором, ибо весною запасы пищи обычно скудны. Но Повстанцу слишком недоставало выдержки, чтобы ждать месяцы. Сдерживать бескрайнюю массу людей, рвавшуюся в бой, было неблагодарным занятием. Дуакрон ждал безоговорочную капитуляцию Этидо, и ждал ее сегодня.