Женщина в фиолетовом была личной чародейкой Ноктема Дуакрона. Слухи о ее силе распространились по миру настолько, что иные короли при одном только упоминании ее имени начинали дрожать и хватать ртом воздух.

Меральмира д'Эврэ.

Чтобы подчинить ее себе, Дуакрон использовал проверенный, старый как мир способ – стал ее любовником.

– Стойте! – вновь крикнула чародейка Ноктему. – Я справлюсь с этим!

Повстанец молча кивнул – и отдал армии приказ остановиться. Его воины были свирепы и неутомимы в бою, но подчинялись только военным командирам, – и из-за одной только дисциплины Ноктем смог сохранить в тот день несколько сотен жизней.

В ту же секунду Меральмира растворилась в воздухе черными лентами, и те, разделившись, метнулись через отверстия решетки внутрь штурмового коридора. Мгновение спустя оттуда послышались отчаянные крики – и странные звуки, напоминающие треск арбуза, что упал в пути с торговой повозки и раскололся. Так повалилась на землю первая разодранная жертва, и вместе с ее кровью по мощеной улице столицы потек густой страх. Очевидцы – другие защитники ворот – бросились врассыпную и, будто части одной системы, передавали друг другу волнение.

Но спастись они не успевали.

– Ждать! Удерживать позиции! – видя недоумение своих воинов, распорядился Первый Повстанец.

Меральмира вернулась уже через пару минут – и снова приняла человеческое обличье. Теперь, с головы до ног покрытая красным, она напоминала изгнанную жену древнего бога Окрра, что, по легендам, любила человеческие жертвы и принимала ванны из крови убиенных, с каждым годом требуя все новых и новых подношений.

– Отойдите! Отойдите все! – вновь закричала она.

Ноктем повторил приказ, и первые ряды попятились, натыкаясь на своих же товарищей. Общая сумятица растянулась на целую минуту, но скоро за спиной стоящей у ворот чародейки образовалось пространство длиною в целый туаз[63]. Тогда женщина вскинула руки, и железная решетка ворот задрожала. Еще взмах – и металлические края ее вырвались из пазов в стене. Под вощеной кожей наручей и толстой тканью платья руки Меральмиры посинели от напряжения.

– Аррр! – разразилась она громким криком, и в тот же момент оторванная железная решетка искривилась в воздухе.

Чародейка хотела согнуть преграду в металлический шар и пустить его вперед, чтобы тот смял войска Короля на другом конце штурмового коридора, но ей почему-то не хватило сил. Что-то останавливало ее. Колдовство, что она использовала сегодня, стоило ей десятка лет жизни, но каждая новая жертва добавляла ей власти. И все же этих убийств, этой крови было недостаточно.

Кожа на ее правой руке лопнула, и женщина, испустив крик отчаяния, толкнула колдовской силой решетку вперед – но та, заметавшись, глухо ударилась о левую стену коридора. «Проклятая магическая защита!» – догадалась она. Издав гулкий выдох, Меральмира обессилено повалилась на колени и секундой позже обратилась в едкий темный дым.

Ноктем Дуакрон видел это, но ни один мускул не дрогнул на его лице. Он победно поднял меч над головой; бойцы взревели.

– Конница! – скомандовал Ноктем. – В наступление!

Неожиданно из штурмового коридора высыпал новый королевский отряд; все они были смертниками, подумал Дуакрон. И тут же на глазах Ноктема, будто в подтверждение его мысли, стрела пронзила шею одного из вражеских солдат: она попала в тонкую, еле заметную полосочку незащищенной кожи между горжетом и шлемом. Другому солдату выпущенный из-за спины Дуакрона арбалетный болт попал в то место, где лоб переходит в переносицу.

Первый Повстанец знал, что его стрелки любят развлекаться в бою.

Скоро из двадцати защитников ворот в живых осталось четверо, и тех, раненых, после боя для забавы взяли в плен. Но сейчас армия – нет, настоящая орда конных всадников Ноктема – бросилась через городские ворота, сминая под собой последнюю, хилую волну обороны, которую выставил неугодный Король Одельтера.

* * *

Когда наступил декабрь 889 года эпохи Высокомерия, температура воздуха в Одельтере опустилась до такой низкой отметки, что все Ядовитые люди, пребывавшие в то время на Первом Континенте, принялись поеживаться от холода, кутаться в теплые вещи и с чувством шипеть проклятия. После разговора со Стайешем, когда он опрометчиво позволил мне поступить на работу к Хитрецу, прошла неделя. Я написала месье Алентансу взволнованное письмо и успела получить ответ: Фойерен приглашал меня на аудиенцию.

Восьмого декабря 889 года мне полагалось прибыть в съемные апартаменты Чьерцема Васбегарда, занимавшего целый этаж в новеньком доме недалеко от центра Найтерины. Ввиду несостоявшейся конференции все высшие чиновники, государь и одельтерская аристократия уже вернулись в новую столицу, а за ними потянулся бесчисленный поток других людей. В Найтерину отправился и Чьерцем Васбегард.

Итак, утром в условленный день я уже стояла у порога его квартиры; из-за закрытой входной двери слышался громкий спор. Однако разобрать слова было невозможно, – и я ни секунды не сомневалась, что в этом была колдовская заслуга Чьерцема.

Но стоило мне постучать, как гвалт прекратился и на пороге возник месье Алентанс. Фойеренгер уже снял с лица повязку, сделанную для него любовницей чародея, и я увидела свежий, плотный фиолетовый шрам, светившийся на его виске. Хитрец не всегда был удачлив, и первое же дело в «Лю Солидитэ», на которое он прямо-таки с улицы взял свалившегося на его голову Кадвана, обернулось для обоих ранениями, пусть даже и не слишком серьезными.

Фойерен сопроводил меня внутрь и небрежно указал, куда повесить вещи. Подобно другим Ядовитым женщинам, не озабоченным тонкостями помпезного этикета, я позволила себе самостоятельно снять пальто и отороченную мехом зимнюю шапку, составленную так просто, насколько это было позволительно в Одельтере. Украдкой я лишь почесала зудевшую от колдовства щеку.

Хитрец провел меня в гостиную. Рука буржуа, приложившаяся к оформлению ее интерьера, породила аляповатую и плотно уставленную безделушками залу: статуэтки из майолики, портбукеты на подставках, гипсовые бюсты, шкатулки… Безобразие сие густо сдабривалось витражами: те были в картинах, межкомнатных дверях, растянутой в одном из углов ширме-триптихе. Комната внушала удивительное впечатление фальшивки, и среди позолоты и псевдораритетной мебели даже скромные картины выглядели дешево.

Временный хозяин сего сомнительного великолепия, Чьерцем Васбегард стоял у камина и бережно помешивал угли витой кочергой. Разряжен он был изысканно, по последней моде, и мне невольно подумалось, как при таком вкусе он мог жить в атмосфере полнейшего китча.

Увидев меня, ступившую на узорчатый фарогнейский ковер (или, если быть точнее, искусную подделку оного), чародей обрадовался.

– Келаи Васбегард, названая сестрица! – с чувством воскликнул он и театрально всплеснул руками. – Жаль, что твоя мать была не так красива, как моя.