Волосы его были смочены потом, вздрагивавшие губы запеклись,неподвижный взгляд был устремлен в потолок.

«Мать, сестра, как любил я их! Отчего теперь я их ненавижу?Да, я их ненавижу, физически ненавижу, подле себя не могу выносить… Давеча яподошел и поцеловал мать, я помню… Обнимать и думать, что если б она узнала,то… разве сказать ей тогда? От меня это станется!.. Гм! она должна быть такаяже, как и я, – прибавил он, думая с усилием, как будто борясь с охватывавшимего бредом. – О, как я ненавижу теперь старушонку! Кажется бы, другой раз убил,если б очнулась! Бедная Лизавета! Зачем она тут подвернулась!.. Странно, однакож, почему я об ней почти и не думаю, точно и не убивал?.. Лизавета! Соня!Бедные, кроткие, с глазами кроткими… Милые!.. Зачем они не плачут? Зачем они нестонут?.. Они всё отдают… глядят кротко и тихо… Соня, Соня! Тихая Соня!..»

Он забылся; странным показалось ему, что он не помнит, какмог он очутиться на улице. Был уже поздний вечер. Сумерки сгущались, полнаялуна светлела все ярче и ярче; но как-то особенно душно было в воздухе. Людитолпой шли по улицам; ремесленники и занятые люди расходились по домам, другиегуляли; пахло известью, пылью, стоячею водой. Раскольников шел грустный иозабоченный; он очень хорошо помнил, что вышел из дому с каким-то намерением,что надо было что-то сделать и поспешить, но что именно – он позабыл. Вдруг оностановился и увидел, что на другой стороне улицы, на тротуаре, стоит человек имашет ему рукой. Он пошел к нему через улицу, но вдруг этот человек повернулсяи пошел как ни в чем не бывало, опустив голову, не оборачиваясь и не подавая вида,что звал его. «Да полно, звал ли он?» – подумал Раскольников, однако ж сталдогонять. Не доходя шагов десяти, он вдруг узнал его и – испугался: это былдавешний мещанин, в таком же халате и так же сгорбленный. Раскольников шелиздали; сердце его стукало; повернули в переулок, – тот все не оборачивался.«Знает ли он, что я за ним иду?» – думал Раскольников. Мещанин вошел в воротаодного большого дома. Раскольников поскорей подошел к воротам и стал глядеть:не оглянется ли он и не позовет ли его? В самом деле, пройдя всю подворотню иуже выходя во двор, тот вдруг обернулся и опять точно как будто махнул ему.Раскольников тотчас же прошел подворотню, но во дворе мещанина уж не было.Стало быть, он вошел тут сейчас на первую лестницу. Раскольников бросился заним. В самом деле, двумя лестницами выше слышались еще чьи-то мерные, неспешныешаги. Странно, лестница была как будто знакомая! Вон окно в первом этаже:грустно и таинственно проходил сквозь стекла лунный свет; вот и второй этаж.Ба! Это та самая квартира, в которой работники мазали… Как же он не узналтотчас? Шаги впереди идущего человека затихли: «стало быть, он остановился илигде-нибудь спрятался». Вот и третий этаж; идти ли дальше? И какая там тишина,даже страшно… Но он пошел. Шум его собственных шагов его пугал и тревожил.Боже, как темно! Мещанин, верно, тут где-нибудь притаился в углу. А! квартираотворена настежь на лестницу; он подумал и вошел. В передней было очень темно ипусто, ни души, как будто все вынесли; тихонько, на цыпочках прошел он вгостиную: вся комната была ярко облита лунным светом; все тут по-прежнему:стулья, зеркало, желтый диван и картинки в рамках. Огромный, круглый,медно-красный месяц глядел прямо в окна. «Это от месяца такая тишина, – подумалРаскольников, – он, верно, теперь загадку загадывает». Он стоял и ждал, долгождал, и чем тише был месяц, тем сильнее стукало его сердце, даже больностановилось. И все тишина. Вдруг послышался мгновенный сухой треск, как будтосломали лучинку, и все опять замерло. Проснувшаяся муха вдруг с налетаударилась об стекло и жалобно зажужжала. В самую эту минуту в углу, междумаленьким шкафом и окном, он разглядел как будто висящий на стене салоп. «Зачемтут салоп? – подумал он, – ведь его прежде не было…» Он подошел потихоньку идогадался, что за салопом как будто кто-то прячется. Осторожно отвел он рукоюсалоп и увидал, что тут стоит стул, а на стуле в уголку сидит старушонка, всяскрючившись и наклонив голову, так что он никак не мог разглядеть лица, но этобыла она. Он постоял над ней: «боится!» – подумал он, тихонько высвободил изпетли топор и ударил старуху по темени, раз и другой. Но странно: она даже и нешевельнулась от ударов, точно деревянная. Он испугался, нагнулся ближе и сталее разглядывать; но и она еще ниже нагнула голову. Он пригнулся тогда совсем кполу и заглянул ей снизу в лицо, заглянул и помертвел: старушонка сидела исмеялась, – так и заливалась тихим, неслышным смехом, из всех сил крепясь, чтобон ее не услышал. Вдруг ему показалось, что дверь из спальни чуть-чуть приотвориласьи что там тоже как будто засмеялись и шепчутся. Бешенство одолело его: изо всейсилы начал он бить старуху по голове, но с каждым ударом топора смех и шепот изспальни раздавались все сильнее и слышнее, а старушонка так вся и колыхалась отхохота. Он бросился бежать, но вся прихожая уже полна людей, двери на лестницеотворены настежь, и на площадке, на лестнице и туда вниз – всё люди, голова сголовой, все смотрят, – но все притаились и ждут, молчат!.. Сердце егостеснилось, ноги не движутся, приросли… Он хотел вскрикнуть и – проснулся.

Он тяжело перевел дыхание, – но странно, сон как будто всееще продолжался: дверь его была отворена настежь, и на пороге стоял совсемнезнакомый ему человек и пристально его разглядывал.

Раскольников не успел еще совсем раскрыть глаза и мигомзакрыл их опять. Он лежал навзничь и не шевельнулся. «Сон это продолжается илинет», – думал он и чуть-чуть, неприметно опять приподнял ресницы поглядеть:незнакомый стоял на том же месте и продолжал в него вглядываться. Вдруг онпереступил осторожно через порог, бережно притворил за собой дверь, подошел кстолу, подождал с минуту, – все это время не спуская с него глаз, – и тихо, безшуму, сел на стул подле дивана; шляпу поставил сбоку, на полу, а обеими рукамиоперся на трость, опустив на руки подбородок. Видно было, что он приготовилсядолго ждать. Сколько можно было разглядеть сквозь мигавшие ресницы, человекэтот был уже немолодой, плотный и с густою, светлою, почти белою бородой…

Прошло минут с десять. Было еще светло, но уже вечерело. Вкомнате была совершенная тишина. Даже с лестницы не приносилось ни одногозвука. Только жужжала и билась какая-то большая муха, ударяясь с налета обстекло. Наконец, это стало невыносимо: Раскольников вдруг приподнялся и сел надиване.

– Ну, говорите, чего вам надо?

– А ведь я так и знал, что вы не спите, а только видпоказываете, – странно ответил незнакомый, спокойно рассмеявшись. – АркадийИванович Свидригайлов, позвольте отрекомендоваться…

«Неужели это продолжение сна?» – подумалось еще разРаскольникову. Осторожно и недоверчиво всматривался он в неожиданного гостя.

– Свидригайлов? Какой вздор! Быть не может! – проговорил оннаконец вслух, в недоумении.

Казалось, гость совсем не удивился этому восклицанию.