– Но вы действительно, действительно сумасшедший! – вскричалРаскольников, не столько даже рассерженный, сколько удивленный. – Как смеете вытак говорить!

– Я так и знал, что вы закричите; но, во-первых, я хоть инебогат, но эти десять тысяч рублей у меня свободны, то есть совершенно,совершенно мне не надобны. Не примет Авдотья Романовна, так я, пожалуй, ещеглупее их употреблю. Это раз. Второе: совесть моя совершенно покойна; я безвсяких расчетов предлагаю. Верьте не верьте, а впоследствии узнаете и вы иАвдотья Романовна. Все в том, что я действительно принес несколько хлопот инеприятностей многоуважаемой вашей сестрице; стало быть, чувствуя искреннеераскаяние, сердечно желаю, – не откупиться, не заплатить за неприятности, апросто-запросто сделать для нее что-нибудь выгодное, на том основании, что непривилегию же в самом деле взял я делать одно только злое. Если бы в моемпредложении была хотя миллионная доля расчета, то не стал бы я предлагать всеготолько десять тысяч, тогда как всего пять недель назад предлагал ей больше.Кроме того, я, может быть, весьма и весьма скоро женюсь на одной девице, аследственно, все подозрения в каких-нибудь покушениях против Авдотьи Романовнытем самым должны уничтожиться. В заключение скажу, что, выходя за господинаЛужина, Авдотья Романовна те же самые деньги берет, только с другой стороны… Давы не сердитесь, Родион Романович, рассудите спокойно и хладнокровно.

Говоря это, Свидригайлов был сам чрезвычайно хладнокровен испокоен.

– Прошу вас кончить, – сказал Раскольников. – Во всякомслучае, это непростительно дерзко.

– Нимало. После этого человек человеку на сем свете можетделать одно только зло и, напротив, не имеет права сделать ни крошки добра,из-за пустых принятых формальностей. Это нелепо. Ведь если б я, например, помери оставил бы эту сумму сестрице вашей по духовному завещанию, неужели б она итогда принять отказалась?

– Весьма может быть.

– Ну уж это нет-с. А впрочем, нет, так и нет, так пусть ибудет. А только десять тысяч – прекрасная штука, при случае. Во всяком случае,попрошу передать сказанное Авдотье Романовне.

– Нет, не передам.

– В таком случае, Родион Романович, я сам принужден будудобиваться свидания личного, а стало быть, беспокоить.

– А если я передам, вы не будете добиваться свиданияличного?

– Не знаю, право, как вам сказать. Видеться один раз я быочень желал.

– Не надейтесь.

– Жаль. Впрочем, вы меня не знаете. Вот, может, сойдемсяпоближе.

– Вы думаете, что мы сойдемся поближе?

– А почему ж бы и нет? – улыбнувшись, сказал Свидригайлов,встал и взял шляпу, – я ведь не то чтобы так уж очень желал вас беспокоить и,идя сюда, даже не очень рассчитывал, хотя, впрочем, физиономия ваша еще давечаутром меня поразила…

– Где вы меня давеча утром видели? – с беспокойством спросилРаскольников.

– Случайно-с… Мне все кажется, что в вас есть что-то к моемуподходящее… Да не беспокойтесь, я не надоедлив; и с шулерами уживался, и князюСвирбею, моему дальнему родственнику и вельможе, не надоел, и об РафаэлевойМадонне госпоже Прилуковой в альбом сумел написать, и с Марфой Петровной семьлет безвыездно проживал, и в доме Вяземского на Сенной в старину ночевывал, ина шаре с Бергом, может быть, полечу.

– Ну, хорошо-с. Позвольте спросить, вы скоро в путешествиеотправитесь?

– В какое путешествие?

– Ну да в «вояж»-то этот… Вы ведь сами сказали.

– В вояж? Ах да!.. в самом деле, я вам говорил про вояж… Ну,это вопрос обширный… А если б знали вы, однако ж, об чем спрашиваете! – прибавилон и вдруг громко и коротко рассмеялся. – Я, может быть, вместо вояжа-тоженюсь; мне невесту сватают.

– Здесь?

– Да.

– Когда это вы успели?

– Но с Авдотьей Романовной однажды повидаться весьма желаю.Серьезно прошу. Ну, до свидания… ах да! Ведь вот что забыл! Передайте, РодионРоманович, вашей сестрице, что в завещании Марфы Петровны она упомянута в трехтысячах. Это положительно верно. Марфа Петровна распорядилась за неделю досмерти, и при мне дело было. Недели через две-три Авдотья Романовна может иденьги получить.

– Вы правду говорите?

– Правду. Передайте. Ну-с, ваш слуга. Я ведь от вас оченьнедалеко стою.

Выходя, Свидригайлов столкнулся в дверях с Разумихиным.

Было уж почти восемь часов; оба спешили к Бакалееву, чтобприйти раньше Лужина.

– Ну, кто ж это был? – спросил Разумихин, только что вышлина улицу.

– Это был Свидригайлов, тот самый помещик, в доме которогобыла обижена сестра, когда служила у них гувернанткой. Через его любовныепреследования она от них вышла, выгнанная его женой, Марфой Петровной. ЭтаМарфа Петровна просила потом у Дуни прощения, а теперь вдруг умерла. Это пронее давеча говорили. Не знаю почему, я этого человека очень боюсь. Он приехалтотчас после похорон жены. Он очень странный и на что-то решился… Он как будточто-то знает… От него надо Дуню оберегать… вот это я и хотел сказать тебе,слышишь?

– Оберегать! Что ж он может против Авдотьи Романовны? Ну,спасибо тебе, Родя, что мне так говоришь… Будем, будем оберегать!.. Где живет?

– Не знаю.

– Зачем не спросил? Эх, жаль! Впрочем, узнаю!

– Ты его видел? – спросил Раскольников после некоторогомолчания.

– Ну да, заметил; твердо заметил.

– Ты его точно видел? Ясно видел? – настаивал Раскольников.

– Ну да, ясно помню; из тысячи узнаю, я памятлив на лица.

Опять помолчали.

– Гм… то-то… – пробормотал Раскольников. – А то знаешь… мнеподумалось… мне все кажется… что это может быть и фантазия.

– Да про что ты? Я тебя не совсем хорошо понимаю.

– Вот вы все говорите, – продолжал Раскольников, скривив ротв улыбку, – что я помешанный; мне и показалось теперь, что, может быть, я всамом деле помешанный и только призрак видел!

– Да что ты это?

– А ведь кто знает! Может, я и впрямь помешанный, и все, чтово все эти дни было, все, может быть, так только, в воображении…

– Эх, Родя! Расстроили тебя опять!.. Да что он говорил, счем приходил?

Раскольников не отвечал, Разумихин подумал с минуту.

– Ну, слушай же мой отчет, – начал он. – Я к тебе заходил,ты спал. Потом обедали, а потом я пошел к Порфирию. Заметов все у него. Я былохотел начать, и ничего не вышло. Все не мог заговорить настоящим образом. Ониточно не понимают и понять не могут, но вовсе не конфузятся. Отвел я Порфирия кокну и стал говорить, но опять отчего-то не так вышло: он смотрит в сторону, ия смотрю в сторону. Я, наконец, поднес к его роже кулак и сказал, что размозжуего, по-родственному. Он только посмотрел на меня. Я плюнул и ушел, вот и все.Очень глупо. С Заметовым я ни слова. Только видишь: я думал, что подгадил, амне, сходя с лестницы, мысль одна пришла, так и осенила меня: из чего мы стобой хлопочем? Ведь если б тебе опасность была или там что-нибудь, ну,конечно. А ведь тебе что! Ты тут ни при чем, так наплевать на них; мы же надними насмеемся потом, а я бы на твоем месте их еще мистифировать стал. Ведь каким стыдно-то потом будет! Плюнь; потом и поколотить можно будет, а теперьпосмеемся!