— Я не имею права говорить о том, что там производится, —улыбнулся Колыванов, — но уверяю вас, что продукция именно этого заводатеррористам вряд ли понадобится. Впрочем, мы можем оформить вам допуск и высможете убедиться в этом на месте.

— Ядерное оружие, — снова повторил Мовсаев, — дажеобогащенный уран может стать источником страшной опасности. У террористов естьденьги и возможности. Они могут сделать все, что угодно.

— Нет, — засмеялся Колыванов, — с этого завода не могут. Яподам официальную заявку, но уже сейчас могу вам сказать, что компоненты, окоторых я говорил, совершенно неопасны для окружающих. — Я ничего не понимаю, —удивился Мовсаев. — Как это неопасны?

— Там делают панели для управления. Только металлическиеящики, — улыбнувшись, признался Колыванов, — а всю начинку изготавливают совсемв другом месте. Пустыми металлическими ящиками можно, в лучшем случае,проломить голову одному-двум прохожим. Да и то, если они будут сильно пьяны ине смогут увернуться от такой тары.

— Ясно, — Мовсаев тоже улыбнулся. — Но мы все равно поедемна оба завода.

— Я бы рекомендовал скорее обратить внимание на мастерскую,— посоветовал собеседник. — Там как раз хранение оружия налажено не совсемдолжным образом. И, конечно, на воинскую часть, откуда можно вывезти сколькоугодно оружия.

— Вы думаете, террористы прилетели сюда, чтобы тащить черезвсю страну обычное стрелковое оружие, которое можно купить где угодно наБлижнем Востоке? — спросил Мовсаев; — Нет. Они прилетели за чем-то особенным.Пошли на такой шаг именно потому, что в этих ящиках лежало что-то такое, что имбыло чрезвычайно необходимо. Причем это наверняка не оружие. Это должна бытьвнешне нейтральная продукция, которая может спокойно пройти в случаенеобходимости таможенный досмотр. И которая может превратиться в оружие в рукахтеррористов.

— Интересная задача, — кивнул Колыванов. — В таком случае,может, это действительно были наши панели. Хотя для чего они террористам, умане приложу…

— Во всяком случае, это были не автоматы. Что это захимический комбинат, который указан в вашем списке?

— Обычный комбинат, — махнул рукой Колыванов, — кажется, тампроизводят химические удобрения для сельхозпродукции. Ничего особенного, нопредприятие в годы Советской власти тоже называлось «почтовым ящиком». Навсякий случай. Сейчас это обычный комбинат, хотя и режимный.

— А воинская часть? Какая это часть?

— Кажется, штаб полка или что-то в этом роде. Точно не знаю.Но ничего особенного. Они находятся довольно далеко от города, в Нижнем Ингаше.Туда можно добраться либо на поезде, либо на вертолете. На вертолете лучше, таккак от железнодорожной станции нам придется ехать еще около сорока километров.А сейчас у нас дороги просто непроходимые. Прошли сильные дожди.

— В таком случае мы полетим вертолетом, — решил Мовсаев. —Мы должны посетить все пять объектов. Если не найдем там ничего, начнемпроверку остальных организаций. И если понадобится, проведем здесь неделю, две,месяц, но проверим каждое предприятие, даже школу и больницу, откуда могли уйтиящики в Москву. Если, конечно, к тому времени мы еще не будем знать, что именнолежало в этих ящиках.

— У вас мало времени?

— Очень. По нашим сведениям, террористы очень опасны. И ониготовят грандиозную акцию, о которой мы ничего не знаем.

— Тогда давайте начнем, — подвинул к себе список хозяинкабинета. — И если понадобится, проверим каждую организацию. Но я по-прежнемунастаиваю на том, что с этих заводов ничего не могло пропасть.

Он открыл глаза и увидел сидящего рядом отца. И улыбнулся,решив, что остался ночевать у родителей. Только затем он увидел, что отец вбелом халате и почувствовал резкий незнакомый запах больничной палаты. Дронгоприподнялся на локте.

— Где я? — удивленно спросил он.

— В больнице, — невозмутимо ответил отец. Сын повел взглядоми увидел стоявший рядом с ним столик и надпись на бутылочке. Он пригляделся,пытаясь прочитать. С изумлением отметил: буквы незнакомые. И тут он вспомнилвсе.

— Мы в Израиле, — подтвердил отец.

— Это я понял, — откинулся на подушку Дронго. — Но что здесьделаешь ты?

— А я прилетел к сыну, — невозмутимо сказал отец, — кстати,твоя седая борода тебе совершенно не идет. Если ты захочешь встать с постели,то сможешь ее сбрить.

— Встать. — Он посмотрел на себя, опасаясь увидетьзабинтованное тело.

Но все было внешне в порядке. Он поднял руки, пошевелилногами.

— Странно, я точно помню, что меня ранили, — пробормоталДронго.

— Нет, — возразил отец, — тебе просто повезло. Ты был варабской одежде, у тебя было небритое лицо и в руках ты держал пистолет. Тебявполне могли застрелить, но в последний момент штурмовик специального отрядаМОССАД решил выстрелить из газового пистолета. У них был приказ взять живьемСалеха Фахри, в номере которого ты, очевидно, оказался не случайно. Поэтомутебе и повезло. Если бы ты был в любом другом номере, тебя бы почти навернякапристрелили. Во всяком случае, остальных трех террористов они пристрелили.

— А Красавчик?

— Он ушел, — ответил отец.

— Откуда ты это все знаешь? — нахмурился сын.

— Здесь два дня вместе со мной дежурит очаровательная особа,которая мне все рассказала. Между прочим, очень симпатичная, правда, она незнает русского языка и мы общались по-немецки.

— Ты знаешь немецкий? — изумился сын.

— Я же был на войне, — улыбнулся отец. — Правда, тогда я былвосемнадцатилетним лейтенантом, но язык нас заставляли учить. С тех пор янемного помню.

— И ты сумел понять все, что она тебе сказала?

— Конечно, нет. Но она приходила вместе с Павлом Гурвичем,который мне переводил. Он говорил, что работает в «Сохнут», но, по-моему, онработает в несколько другом ведомстве.

— По-моему, тоже, — засмеялся Дронго. Потом, подумавнемного, спросил:

— Но ты ведь не летаешь на самолете? Ты уже не летал летсорок? Как ты сумел сюда приехать?

— Когда у тебя будет сын и когда он будет постояннопропадать в разъездах, иногда попадая в больницу или в тюрьму, и когда тебе вочередной раз сообщат, что он лежит в больнице, уверяю тебя, что ты бросишь всесвои дела и помчишься туда, где будет твой сын.

— Понятно.

— Они выпишут тебя через несколько дней, — продолжал отец, —и мы можем уехать домой.

— Нет, — возразил он, глядя в потолок, — не сможем.