Напустив на лицо побольше безразличия, Таня вышла изкабинета. Безразличие, разумеется, предназначалось для Ваньки, однако Таняувидела лишь сфинкса, который не без интереса обнюхивал валявшуюся на полуполовинку котлеты. Поняв, что его врасплох застигли за этим прозаическимзанятием, больше достойным кошки, сфинкс недружелюбно зарычал на Таню ивспрыгнул на дверь.

– С Новым годом! Желаю тебе поменьше вредности! –обратилась к нему Таня.

А в Москве между тем валил снег, и город морально инравственно готовился к встрече Нового года. Тарелки с салатом и бокалы еще неначинали своей ночной пляски, однако все уже было к ней готово. Москвичи, этоттрудолюбивый народец, несли кто подарки, кто странно позванивающие сумки.Мужчины, даже малознакомые, подходили друг к другу и, точно члены мировогобратства заговорщиков, обменивались загадочными фразами: «Ты как? Готов?» – «Аты?» – «Я давно готов».

Одни только Дурневы, до самозабвения любящие труд, непозволили себе отдохнуть даже в этот самый лучший, самый праздничный вечер вгоду…

Дядя Герман отложил молоток, отбросил зубило и вытер со лбапот. Председатель В.А.М.П.И.Р. был едва жив от усталости. Уже третий час оноткалывал от ванны внушительные куски золота. Такое ответственное занятиебывший депутат больше никому не мог доверить. Рядом с папулей, как двепчелки-помощницы, летали и разве что не жужжали тетя Нинель и Пипа. Онискладывали золото в большую сумку и по полу, вдвоем взявшись за ручки, волоклисумку к Котлеткиным.

За короткое время Котлеткины вновь стали самыми близкимидрузьями Дурневых. Айседорка, как и прежде, принялась делать из Пипы фотомодельи даже раздобыла танк, чтобы было на чем возить Пипу на показы мод и поредакциям журналов. Если главный редактор упрямился и не хотел брать Пипочкинофото на обложку, танкисты начинали прогревать мотор прямо у него под окнами.

Генерал же Котлеткин строил планы, что вскоре дядя Германзаймет в армейском министерстве какую-то немаловажную штатскую должность,связанную то ли с поставкой продовольствия, то ли с бетонированиемрадиоактивных могильников.

– Теперь в министерстве любят штатских. Это раньше у насштатских дальше вахтерки не пускали, – заявлял генерал.

– Зачем штатским? Я и военным могу! У меня шпагаесть! – кокетничал дядя Герман.

Котлеткин не спорил, а только улыбался. Он был человекскользкий. Предпочитал соглашаться, а сам уж знал наперед, что и как сделает.

Причина, по которой золото относилось именно к Котлеткиным,была очевидна. На кухне у них сидел приглашенный ювелир. Вставив в глаз лупу,он внимательнейшим образом изучал каждый кусок, тщательно взвешивал и вкладывалв особый пакет вместе с подписанной бумажкой.

Бедный ювелир выглядел таким же замотанным, как и дядяГерман. Счет золотым слиткам перевалил уже за сотню, да и общий вес впечатлял.

Для безопасности внизу у подъезда покуривал вызванныйКотлеткиным армейский спецназ, переодетый в лыжные курточки, которые едвазастегнулись поверх бронежилетов. На крыше сидели два снайпера и от нечегоделать наблюдали в оптические прицелы за жильцами дома напротив, особенноинтересуясь девушками, переодевавшимися к Новому году.

Единственными на площадке, кто не имел прямого иликосвенного отношения к афере с золотом, были Халявий и такса Полтора Километра.Такса зарывала под ковер похищенный кусок колбасы, а родственник бабы Рюхи иШелудивого Буняки бегал за ней на четвереньках, выл и игриво пытался тяпнутьтаксу зубами за заднюю лапу. Когда же ему надоело гоняться за таксой, онзабрался с ногами на кровать и заныл:

– Всю ванну развалили! В чем я теперь купаться буду?

– Ты же ненавидел купаться, – сказала тетя Нинель.

– Ну и что? А вдруг бы я когда-нибудь полюбил? –возразил Халявий. Ему было все равно, к чему придираться.

– Не волнуйся, милый! Скоро у тебя будет новая ванна! Мызаказали джакузи в два раза больше прежней! – успокоила его тетя Нинель.

– И намного тяжелее. Если ты вновь захочешь превратить ее вочто-нибудь, мы будем только рады! – захихикал дядя Герман.

Он только что окончательно расправился с ванной, смел с полавсе золотые крошки и, стремясь поднять неподъемное и объять необъятное, едва ненажил паховую грыжу. Общая сумма, которую они с Котлеткиным недавно прикинулина калькуляторе, приятно согревала бывшему депутату рыбью кровь. При этомКотлеткину перепадал лишь небольшой процент за содействие и комиссию – основнаяже сумма поступала на указанный Дурневым счет в одном из тихих европейскихбанков, в городе, где очень любят тюльпаны и велосипеды.

«А ведь мы еще даже до холодильника не добрались!» – сладкоразмышлял Дурнев.

Вскоре спецназ, снайперы и ювелир отбыли на микроавтобусе внеизвестном направлении, увозя с собой с десяток наглухо застегнутых одинаковыхсумок. Котлеткины, тепло попрощавшись с Дурневыми, уехали в ресторан, гдесобирались все министерские. Ресторан, по слухам, был очень любопытный и даже сизюминкой. Там подавали французский коньяк «Наполеон» в гнутых армейскихфляжках и пирог в форме огромной авиабомбы. Официантки же, все как на подбор 90– 60 – 90, были в кожанках, в касках с подбородными ремнями и передвигались отстолика к столику на трещащих мотоциклетках.

Дядя Герман посмотрел на часы. До полуночи оставалось околочетверти часа. Самое время начинать праздновать. В отличном настроении Дурневыуселись за стол и стали нежно, как курочки, копаться в тарелках. Халявий, сподвязанной салфеткой, сидел рядом с Пипой и хмуро сосал копченую индюшачьюножку, капая жиром на скатерть.

– Крови жажду! Не хочу есть дохлую птичку! – сказал онкапризно.

– Она не дохлая! – возмутилась Дурнева.

– А копченая – это что, живая, что ли? Крови жажду! –забузил Халявий и швырнул индюшачьей ножкой в таксу. Полтора Километравцепилась в ножку зубами и утащила ее под диван.

– А этого не жаждешь? – тетя Нинель погрозила оборотнюпудовым кулаком и решительно придвинула стакан с томатным соком. – На,пей, он тоже красный! А не то плитку гематогена в зубы и баиньки!

Дядя Герман включил телевизор и стал дожидаться новогоднеговыступления президента. Он всегда следовал традиции и открывал бутылку сшампанским сразу после президентской речи, под бой курантов.

Наконец президент выступил, и стрелка, и так уже почтиприлипшая к отметке XII, сдвинулась вперед на одно деление. «Бо-ом… Бо-ом…Бо-ом…» – тяжело ударили кремлевские часы, отсчитывая мгновения до Нового года.