Мы оба подняли глаза, пытаясь понять, доброе этопредзнаменование или дурное, и если доброе, то для кого из нас?

Чужак обвел взглядом берег, потом пирс.

— «Когда вокруг один песок, и впрямь берет тоска»— произнес он. Потом, услышав собственный голос, фыркнул себе поднос. — «О, устрицы! — воскликнул Морж. — Прекрасный вид кругом!Бегите к нам! Поговорим, пройдемся бережком».[146]

Он двинулся к дороге. Я остался стоять.

— А дверь свою вы не собираетесь запереть? Чужак едваглянул через плечо на свои книги, которые, сбившись на полках, как стаястервятников, блестели из-под черных перьев запорошенными пылью золотымиглазами, дожидаясь, когда к ним протянется рука и они обретут жизнь. Ихневидимый хор напевал мрачные песни, которые мне следовало услышатьдавным-давно. Я вновь и вновь пробегал глазами по их корешкам.

«Боже мой! Как же я раньше не видел!»

Этот устрашающий бастион, таящий в себе смертные приговоры,этот перечень поражений, этот литературный Апокалипсис, нагромождение войн,склок, болезней, депрессий, эпидемий, этот водоворот кошмаров, эти катакомбыбреда и головоломных лабиринтов, в которых бьются, ища выход и не находя его,обезумевшие мыши и взбесившиеся крысы. Этот строй дегенератов и эпилептиков,балансирующих на краю библиотечных утесов, а над ними в темноте многочисленныеколонны одна другой гаже и отвратительней.

Отдельные авторы из этого сборища, отдельные книги хороши.По, например, или Сартр — они как острая приправа. Но почему же я не видел, чтоэто не библиотека, а скотобойня, подземная темница, башня, в застенках которойдесятки мучеников в железных масках, осужденных на веки вечные, молча сходят сума?

Почему я сразу не задумался и не распознал суть этойколлекции?

Потому что ее охранял Румпельштильцхен[148].

Даже сейчас, глядя на Чужака, я так и ждал, что он вот-вотсхватит себя за ногу и разорвется на две половинки.

Он ликовал.

Что было еще страшней.

— Эти книги, — наконец прервал молчание Чужак,глядя на луну и даже не оборачиваясь на свою библиотеку, — эти книги обомне не думают! С какой стати я буду думать о них?

— Но…

— И потом, — добавил он, — кому придет вголову похитить «Закат Европы»?

— Я думал, вы любите свои книги!

— Люблю? — Он удивленно помолчал. — Господи!Неужели вы так и не понимаете? Я ненавижу все! Что бы вы ни назвали! Ненавижувсе на свете!

И он зашагал в ту сторону, где скрылось такси с Генри.

— Ну что? — крикнул он мне. — Вы идете?

— Иду! — отозвался я.

— Это у вас что, оружие?

Мы медленно двигались вперед, присматриваясь друг к другу. Яс удивлением обнаружил, что сжимаю в руках трость Генри.

— Нет, скорей щупальце, так мне кажется, — ответиля.

— Щупальце очень большого насекомого?

— Очень слепого.

— А без него он сможет найти дорогу? И куда онотправился в столь позднее время?

— Выполнять поручение. И незамедлительновернется, — соврал я.

Но Чужак был живым детектором лжи. При звуках моего голосаего просто вывернуло наизнанку от восторга. Он ускорил шаги, потом остановилсяи уперся в меня изучающим взглядом.

— Я так понимаю, он во всем полагается на свой нос. Яслышал, что вы спросили и что он ответил.

— Насчет подмышек? — уточнил я. Чужак поежился всвоих заношенных одеждах. Стрельнул глазами под левую руку, потом под правую,окинул взглядом множество пятен и выцветших проплешин — красноречивыесвидетельства долгой истории прошедших лет.

— Про подмышки? — повторил я. И словно пронзил егогрудь пулей. Чужак покачнулся, но устоял на ногах.

— Куда и зачем мы идем? — прохрипел он. Ячувствовал, что его сердце под засаленным галстуком колотится, как уиспуганного кролика.

— Мне казалось, ведете меня вы. Я знаю толькоодно, — и на этот раз я на полшага опередил его, — слепой Генри все искалчье-то грязное белье, нестираную рубашку, зловонное дыхание. Нашел и объяснилмне где.

Я не повторил зловещее слово «подмышки». Но Чужак и без тогопри каждом моем слове сжимался, будто становился все меньше.

— Зачем я понадобился слепцу? — наконец спросилон.

Мне не хотелось сразу открывать ему все. Надо было испытатьи прощупать его.

— Из-за еженедельника «Янус. Зеленая зависть», —пояснил я. — Я видел через окно эту газету у вас в комнате.

То была явная ложь, но удар попал в цель.

— Да, — подтвердил Чужак. — Но что вассвязывает — вас и этого слепого?

— А то, что вы, — я набрал полную грудь воздуха ивыпалил:

— вы — мистер Душегуб!

Чужак прикрыл глаза, быстро обдумал, как отреагировать. Ирассмеялся.

— Душегуб? Душегуб! Смешно! С чего вы взяли?

— С того. — Я шел впереди, он трусил за мной. Яговорил, обращаясь к туману, надвигающемуся с моря. — С того, что Генриуже давно учуял этот запах, когда однажды переходил через улицу. Тот же запахон заметил в коридоре дома, где живет, а сегодня, сейчас — здесь. И пахнете таквы!

Кроличьи удары сердца опять сотрясли тело человечка, но онпонимал, что пока в безопасности — все это не доказательства!

— Да с какой стати, — ахнул он, — я стал бысшиваться в каком-то Богом забытом доме, где я ни за что не согласился бы жить?Зачем мне это надо?

— Затем, что вы выискивали одиноких изаброшенных, — объяснил я. — И я — тупой идиот, непроходимый слепец,куда хуже Генри, я — дурак из дураков, — я служил вам наводчиком и помогалотыскивать их. Фанни была права! И Констанция тоже! Именно я был прислужникомСмерти, Тифозной Мэри. Это я приводил болезнь, то есть вас за собой. Во всякомслучае, вы следовали за мной по пятам. Искали несчастных одиночек, —дыхание вырывалось из моей груди, как бой барабанов, — несчастных одиночек.