— Верно!

— А леди с канарейками? Вы просто постояли над еепостелью, строя страшные гримасы?

— Правильно.

— Сэм. Опоили его такой дрянью, что он угодил вбольницу.

— Именно!

— Джимми. Удостоверились, что он выпил в три разабольше, чем можно, и вам даже не понадобилось переворачивать его в ванне. Онсам перевернулся и захлебнулся.

— Правильно.

— Пьетро Массинелло. Вы написали городским властям, чтонадо забрать его самого и всех его кошек, собак и птиц. Если он еще не умер втюрьме, то скоро умрет.

— Верно.

— Ну и Кэл-парикмахер.

— Я утащил голову Скотта Джоплина, — сказал Чужак.

— А Кэл испугался и удрал из города. Джон Уилкс Хопвуд.Чудовищный эгоцентрист. Вы послали ему записку на почтовой бумаге КонстанцииРеттиген, подначили его каждый вечер появляться голым на берегу. Хотелииспугать Констанцию, чтобы она утопилась?

— Было такое.

— А потом покончили с Хопвудом — дали ему понять, что,когда исчезла Констанция, его видели на берегу. И послали ему вдобавок подлое,страшное письмо, в котором обвиняли его в самых мерзких грехах.

— Он и был в них повинен, во всех.

— А Фанни Флорианна? Вы подсунули ей под дверь своеобъявление, она вам позвонила, и вы договорились о встрече, а дальше все ужебыло просто: вы ворвались к ней, и повторилось то же, что со старушкой сканарейками, — вы испугали Фанни, она попятилась, упала на спину и несмогла встать, ну а вы спокойно постояли над ней, убедились, что она больше невстанет, и все. Верно я говорю?

На этот раз он не решился подтвердить мои слова: он видел,что я в бешенстве и хотя еще нетвердо стою на ногах, но ярость придает мнесилы.

— За все это время вы допустили только одну ошибку —оставили у Фанни газету с обведенным чернилами объявлением. Потом вы вспомнилиоб этом и проникли к ней в комнату, но найти газету не смогли. Вы не догадалисьзаглянуть лишь в одно место — в холодильник. Ваша газета с объявлением лежалатам под банками. Ее нашел я. И потому я здесь. И не собираюсь стать следующим ввашем списке. Хотя у вас, наверно, другие планы. — Да.

— Ничего у вас не выйдет! И знаете почему? По двумпричинам. Первое — я не одинокий, я не заблудшая овца, не причисляю себя кнеудачникам. Я добьюсь успеха. Буду счастливым. Женюсь, у меня будет прекраснаяжена и прекрасные дети. Я напишу кучу замечательных книг, они будут нарасхват.Вашим требованиям это никак не отвечает. Так что вы, несчастный шут гороховый,не сможете меня убить — со мной все в порядке. Понятно? Я собираюсь жить вечно.

И вот вам вторая причина — вы не можете меня пальцемтронуть. Вы ведь своими руками никого не убили. Если убьете меня самолично, этоиспортит вам всю картину. Всех других вы довели до смерти либо шантажом, либозапугивая. Но сейчас, если вы вздумаете помешать мне пойти в полицию, вампридется совершить настоящее убийство собственными руками, безмозглый вы идиот!

Я шагал впереди, а он, совершенно сбитый с толку, поспешалза мной, чуть ли не дергая меня за локоть, чтобы обратить на себя внимание.

— Верно, верно, год назад я чуть не убил вас. А потом увас начали покупать рассказы, и вы встретились с той женщиной, вот я и решил,что буду просто ходить за вами по пятам и подбирать нужных мне людей. Да, так ибыло. А началось все в тот вечер, в бурю, в последнем трамвае, когда я былмертвецки пьян. Вы сидели тогда так близко — протяни я руку, я мог бы до васдотронуться. И дождь хлестал, и повернись вы…, но вы не поворачивались, а тоувидели бы и узнали меня, но вы не обернулись…

Мы уже сошли с пирса, миновали темную улицу вдоль канала ибыстро поднялись на мост. Бульвар был пуст. Ни автомобилей, ни фонарей. Яприбавил шагу.

На середине моста через канал, неподалеку от львиных клеток,Чужак остановился и схватился за перила — Почему вы не хотите войти в моеположение? Помочь мне? — прорыдал он. — Я хотел вас убить! Этоправда! Но получилось, что я убил бы Надежду, а люди без нее жить не могут,даже такие, как я. Верно ведь?

Я уставился на него:

— Нет, после сегодняшнего разговора вам надеяться не начто.

— Почему? — задохнулся он. — Почему? — ипосмотрел на холодную маслянистую воду.

— Потому что вы окончательно и бесповоротно спятили.

— Я убью вас!

— Нет, — сказал я, испытывая глубокуюгрусть. — Вам осталось убить только одного человека. Последнего изодиноких. Начисто опустошенного. Самого себя.

— Себя? — вскричал Чужак.

— Вас!

— Меня? — завизжал он еще громче. — Да будьтевы прокляты, прокляты, прокляты…

Он круто повернулся. Вцепился в перила моста. И прыгнул.

Его тело скрылось в темноте.

Он погрузился в волны, грязные, покрытые маслянистымипятнами, как его костюм, темные и страшные, как его душа, они сомкнулись надним, и он исчез.

— Чужак! — завопил я.

Он не показывался.

«Вернитесь!» — хотел крикнуть я.

И вдруг испугался: а что, если он и правда вернется?

— Чужак! — шептал я. — Чужак! — Яперевесился через перила, вглядываясь в зеленую пену и зловонные водыприлива. — Я же знаю, что вы здесь!

Не может все так кончиться. Слишком просто. Он, конечно,затаился где-то в темноте под мостом, как большая жаба, глаза подняты, лицозеленое, затаился и ждет, тихонько набирая в легкие воздух. Я прислушался. Нивсплеска. Ни вздоха. Ни шороха.

— Чужак! — прошептал я.

«Чужак», — отозвалось эхо под мостом.

Вдали на берегу огромные нефтяные чудища поднимали головы,слыша мои призывы, и снова опускали их под аккомпанемент вздохов накатывающихна берег волн.

«Не жди! — казалось мне, бормочет под мостомЧужак. — Здесь хорошо. Покойно. Наконец-то покой. Пожалуй, я здесь иостанусь».

«Лжец, — думал я, — небось выскочишь, стоит мнезазеваться!»

Мост заскрипел. Я в ужасе обернулся.

Нигде ничего! Только туман растекается по пустому бульвару.

«Беги, — говорил я себе. — Звони! Вызывай Крамли!Почему он не едет? Беги! Нет, нельзя! Если я отлучусь, Чужак сбежит».

Где-то далеко, в двух милях от меня, прогромыхал красныйтрамвай, он свистел и визжал, совсем как чудовище в моем страшном сне,чудовище, норовившее отнять у меня время, жизнь, будущее, — трамвай несся кзаполненной гудроном яме, ждавшей его в конце пути.