Я не стала переодеваться: если нам предстоит еще сражение, то меня вскоре разбудят. Насчет Джейми можно было не беспокоиться – что бы ни случилось, сражаться он сегодня не будет.

Я вытащила шпильки из волос и легла на кровать рядом с Джейми. Он лежал на животе, мускулистые холмики его ягодиц круглились под одеялом. Неожиданно для себя я положила на них руку.

– Сладких снов, – сказала я и позволила усталости взять верх.

Лейтенант Элсмир наконец-то убил мятежника. Даже нескольких, хотя вряд ли именно того, в кого стрелял. Да и те, которые упали, тоже могли оказаться всего лишь ранеными. Наверняка можно было судить лишь о солдате, вместе с еще несколькими повстанцами напавшем на одну из пушек. Уильям разрубил бедолагу кавалерийской саблей и потом несколько дней ощущал странное онемение в руке.

Причем онемела не только рука.

Дни, последовавшие за сражением, были посвящены поиску раненых, похоронам погибших и сбору войск. Тех войск, что еще оставались. Дезертирство стало обычным делом, тонкий ручеек тайных побегов никогда не пересыхал, а однажды исчез целый отряд из Брансуика.

Уильяму не раз пришлось наблюдать похороны. Смотреть, нахмурившись, как мужчин и юношей, которых он знал, предавали земле. В первый день мертвых закопали не слишком глубоко, и ночью над выкопанными трупами выли и грызлись волки. На следующий день то, что осталось от тел, захоронили глубже.

В темное время суток через каждые сто ярдов горели костры – американские стрелки, укрываясь в тени, подбирались к лагерю и отстреливали дозорных.

Днем стояла изнуряющая жара, ночью – обжигающий холод. Это выматывало. Бергойн издал указ о том, что «ни офицеры, ни солдаты не должны спать без одежды», и Уильям уже больше недели не менял нижнее белье. Но то, как он пах, уже не имело значения – вонь все равно не ощущалась, растворяясь в окутавшем лагерь смраде. Солдаты обязаны были вставать на пост с оружием в руках за час до рассвета и ждать, пока солнце не разгонит туман, – лишь так можно было убедиться, что поблизости не скрываются готовые напасть американцы.

Стали выдавать меньше хлеба. Соленая свинина и мука заканчивались, а у маркитантов вышел весь табак и бренди, к неудовольствию немецких войск. По счастью, защита была организована хорошо: построили два редута, и тысячи людей рубили деревья, чтобы они не мешали артиллерийскому огню. К тому же Бергойн заявил, что через десять дней подойдет генерал Клинтон с пополнением – и, возможно, едой. Оставалось лишь ждать.

– Евреи так не ждали Мессию, как мы ждем генерала Клинтона, – пошутил старший лейтенант Грюнвальд, чудом выживший после ранения под Беннингтоном.

– Ха-ха, – ответил Уильям.

* * *

Американцы пребывали в хорошем настроении, более чем готовые закончить начатое. К сожалению, если у англичан не хватало еды, то у повстанцев – боеприпасов и пороха. Маясь от безделья, они время от времени появлялись у границ английского лагеря и пощипывали врага, но общей картины это не меняло.

Йен Мюррей отчаянно скучал, и лишь когда набег под прикрытием тумана окончился для его спутника пропоротой ногой – бедняга наступил на острый край потерянного кем-то оружия, – ему представился благовидный предлог, чтобы посетить палатку, в которой Рэйчел Хантер помогала своему брату.

Эта мысль так захватила Йена, что он почти не смотрел под ноги и ухнул головой вниз в овраг, скрытый туманом. От удара головой о скалу у него, что называется, искры из глаз посыпались. И двое мужчин, хромая и поддерживая друг дружку, заковыляли к госпитальной палатке.

Здесь было людно; раненные в бою лежали в другом месте, а сюда приходили с незначительными недугами. Голову Йен не расшиб, но все вокруг двоилось, и он закрыл один глаз, надеясь, что так будет легче найти Рэйчел.

– Ho ro mo nighean donn boidheach! – одобрительно сказал кто-то за спиной.

На один безумный миг Йену почудилось, что сзади стоит дядя Джейми, и он глупо заморгал, не понимая, почему дядя Джейми флиртует с тетей Клэр, когда она работает. Потом он запоздало вспомнил, что тети здесь вообще-то нет, значит…

Прикрывая ладонью глаз – казалось, что он вот-вот выпадет, – Йен осторожно повернулся и увидел у входа в палатку мужчину. Его светло-рыжие волосы переливались под утренним солнцем, а у Йена открылся от удивления рот.

Мужчина не был дядей Джейми – Йен понял это, как только тот вошел, тоже поддерживая хромающего товарища. Лицо было другим: красное, обветренное, веселое – и со вздернутым носом. Кряжистый и не слишком высокий, незнакомец двигался с грацией пумы – даже при том, что его обременял друг, – и Йен никак не мог отделаться от ощущения, что это Джейми Фрэзер.

Он носил килт; они оба были в килтах. «Горцы», – растерянно подумал Йен, хотя понял это, еще когда мужчина заговорил.

– Có thu? – отрывисто спросил Йен. «Кто вы?»

Услышав гэльский, мужчина окинул его удивленным взглядом, отметив одеяние могавка.

– Is mise Seaumais Mac Choinnich à Boisdale. Có tha faighneachd?[36]

– Йен Мюррей, – ответил он, пытаясь собраться с мыслями. Имя мужчины показалось ему смутно знакомым, что неудивительно – он знал чуть ли не сотни Маккензи. – Моя бабушка была Маккензи, – добавил Йен, как и подобало для выяснения родственных отношений между незнакомцами. – Эллен Маккензи из Леоха.

Мужчина пораженно округлил глаза.

– Эллен из Леоха? – воскликнул он. – Дочь того, кого называли Джейкоб Рыжий?

Он волнения Хэмиш слишком сильно прижал своего друга, и тот вскрикнул. Это привлекло внимание девушки, которую Хэмиш с порога поприветствовал на гэльском словами «О, прекрасная девушка орехового цвета!» – и она поспешила выяснить, в чем дело.

Йен заметил, что она и впрямь ореховая, – Рэйчел Хантер загорела на солнце до бледно-коричневого оттенка, свойственного ореху гикори, а ее волосы под платком были цвета грецкого ореха. При этой мысли Йен улыбнулся. Рэйчел заметила его и прищурилась.

– Раз уж ты способен ухмыляться, словно обезьяна, значит, не так уж серьезно ранен. Зачем…

Она умолкла, удивленно глядя на то, как Йена Мюррея заключил в объятия плачущий от радости горец в килте. Йен не плакал, но ему определенно было приятно.

– Тебе наверняка захочется повидаться с моим дядей Джейми, – сказал он, ловко высвобождаясь из объятий. – По-моему, вы его зовете Шеймусом Рыжим.

* * *

Джейми Фрэзер, не открывая глаз, прислушивался к боли в руке. До тошноты острая и сильная, но с глубинной тянущей нотой, характерной для перелома. Целительная боль.

Клэр говорила «ломит кости» – он всегда думал, что это метафора. Теперь ему казалось, что кто-то вонзает в его кости стальные спицы, а потом расшатывает их, не обращая внимания на то, что происходит с окружающей плотью.