Поблизости от места, где мы жили, находился бар, где в мартини Бобу однажды подложили мёртвую «чёрную вдову». В этом баре регулярно появлялась некая Роза Пустыни, которая была в состоянии употребить просто феноменальное количество алкоголя. Однажды она пригласила нас к себе домой немного выпить. У неё был маленький сын и огромная колли, которая вела себя как член семьи. Разговор зашёл о войне в Европе и вероятности того, что Штаты будут в неё втянуты. Роза Пустыни всегда придерживалась восторженно-патриотических чувств, но тут неожиданно позабыла о своём патриотизме и заявила: «Я вот вам что скажу: я свою собачку растила не для того, чтобы из неё сделали пушечное мясо». Она даже не обратила внимание на наш смех, а продолжала горячо выступать против войны.

Я не хотел приглашать чету Боук в наш дом, но Джейн считала, что мы просто обязаны из вежливости позвать их в гости, раз сами бывали у них. Мне кажется, Джейн хотела подразнить их тем, что вместе с нами живёт Боб. В общем, ситуация накаляла воображение Джейн. Кроме этого, на эти же часы она пригласила Розу Пустыни. Было любопытно наблюдать, какой эффект всё это произвело на чету Боук. Сперва они приняли за чистую монету, что Роза Пустыни — очередная взбалмошная алкоголичка (что-то такое в ней было), коих среди знакомых Боук хватало, но при этом мнении оставались недолго, мне кажется, буквально первую минуту общения. Когда чета Боук поняла, что перед ними дубоватая особа, не обременённая разумом, им стало не по себе. Я бросал на Джейн злобные взгляды за то, что она поставила всех в такое неловкое положение. «А кто тогда нам Боб?» — спрашивал я Джейн до прихода гостей. «Мы с Бобом — брат и сестра», — отвечала она. Так Боба мы и представили. Роза Пустыни продолжала нести околесицу, Боб и Джейн нервничали, позабыли свои роли и начали говорить каждый о своей матери: «А вот моя мать…» Это слегка ошарашило чету Боук, но они скоро пришли в себя, даже когда потом Боба понесло, и он начал утверждать: «Моя мать сейчас на гастролях с Barnum and Bailey[320]. У неё две головы». К счастью, все кошмарные наваждения имеют конец, и этот спектакль тоже окончился.

Мне нравилось, что вокруг Альбукерке была первозданная природа. Стоило дойти до реки, повернуть на север, и ты оказывался среди замысловатого узора из камней, песка, гальки и выброшенных на берег коряг. Я мог пройти в никем и ничем нерушимой тишине много километров, и, взяв с собой сценарий с прописанными сценами и секундомер, писать музыку для фильма.

Вскоре в Мексике должны были пройти выборы. Все ещё прекрасно помнили о перевороте генерала Франко в Испании, и либералы боялись, что победит генерал Алмасан[321], откровенный фашист[322]. Тогда не избежать гражданской войны, границы бы закрыли, и я не смог бы попасть в Мехико. Чем больше я читал о положении дел в газетах, тем напряжённее трудился, чтобы поскорее закончить музыку для фильма «Корни в земле» и оказаться в городе Сьюдад-Хуарес, оставив позади Рио-Браво[323], пока не начнётся вся эта катавасия. Люди из министерства сельского хозяйства думали, не совершить ли мне ознакомительную поездку в горы Джемез, где жило несколько десятков тысяч крестьян испанского происхождения. Очень красивый горный район, я, мол, почувствую себя в бедной деревушке, затерянной в горах Сьерра-Невада в Андалусии. Если бы не желание побыстрее свалить в Мексику, на меня этот район с местным колоритом произвёл бы большое впечатление. Министерство сельского хозяйства предложило мне пролететь на самолёте по долине Рио-Гранде, чтобы я смог «прочувствовать края», но я никогда не любил летать на самолёте (только когда не было выбора), поэтому отказался, и мне устроили несколько ознакомительных поездок на автомобиле.

Прямо перед тем, как закончить с музыкой для фильма, я получил либретто от Сарояна. Опус назывался «Опера, опера!» и представлял собой либретто настолько же, насколько текст Гертруды Стайн «Четырёх святых» в трёх актах можно было назвать либретто. В общем, чтобы превратить это в настоящее либретто, мне нужен был Морис Гроссер[324]. Я не знал, что делать, но взял текст с собой в Мексику, чтобы почитать более вдумчиво.

Мы провели неделю в штате Сакатекас. Когда мы пересекли мексиканскую границу, я перестал вообще куда-либо торопиться. Но мы обещали Пегги и Луису Райли добраться до Мехико до середины июля, поэтому продолжили путешествие по железной дороге. Мы приехали в столицу как раз к началу волнений, и утром в день выборов оказались в парке Аламеда, прячась, как и все остальные, за каменными скамьями от пуль, летевших с проезжавших мимо машин и грузовиков. Стрельба длилась весь день, иногда раздавались громкие взрывы. К счастью, на выборах победил Авила Камачо[325], мы забыли о фашиствующем генерале Алмасане и начали искать дом. Я хотел снять что-то типа дворца Малинче, только, если возможно, дальше от центра.

Мы нашли то, что искали — старую усадьбу на высоте около 3000 метров в районе Яялпа / Jajalpa по дороге в Толука. Это был огромный дом с кучей комнат и большим двором. Со всех сторон его окружали горные вершины, а вулкан Невадо-де-Толука, расположенный на противоположной стороне долины, был виден во всей красе. Я часто сидел наверху в одной из пустых комнат и смотрел на него. Девственная красота меня завораживала. Мне вспомнились слова Томаса Манна: когда ты стоишь перед величественным чудом природы, это губительно сказывается на творческом порыве[326].

Дом в Яялпа стоял настолько особняком, что было очень сложно держать тут штат прислуги. Кто-то постоянно увольнялся, и нам приходилось ехать в столицу, чтобы получить в агентстве нового человека и увезти его с собой в такси. Поместье было тоскливым местом, то, что оно было красивым, делало эту благородную печаль ещё более изощрённой в умении разлагать души. Служанки настаивали, что по ночам в комнатах появляются злые духи и привидения. Прислуга являлась под дверь нашей спальни из другого конца дома, когда мы уже спали, и, стучась в неё, девушки шептали: Señor! Señora! Hay pasos, pues / «Сеньор, сеньора! Там шаги». Так служанки извещали, что собираются провести ночь на полу в углу нашей комнаты. Если они слышали шаги, то по всем правилам этикета мы должны были разрешить им спать с нами. Так бывало не каждую ночь, и не со всеми служанками, но достаточно регулярно с некоторыми из них.