звучание. Премьера пьесы прошла в Бостоне и Нью-Хейвене и только открылась в Нью-Йорке, как меня вызвала Тереза Хелберн и дала пьесу «Либерти Джонс» / Liberty Jones, которую Филип Бэрри[335] только что закончил писать. Я понимал, что над этим проектом мне придётся серьёзно потрудиться, поэтому написал Джейн телеграмму, чтобы она приезжала, так как я не знаю, когда смогу вернуться.

Германия напала на СССР, и моё отношение к компартии изменилось. Я был уверен в том, что рано или поздно Соединённые Штаты неизбежно ввяжутся в эту войну. Если мы собираемся воевать на стороне русских, то я должен покинуть партию. Я пришёл в секцию № 20 на Коламбус-Сквер и выразил желание выйти из партии. Выслушавший меня мужчина устало улыбнулся. «Товарищ, — ответил он, — разве ты не знаешь, что из партии нельзя уйти? Тебя могут только исключить».

«Ну, так исключите меня», — настаивал я.

Он ответил, что это процесс, который сам член партии не мог инициировать. Видимо, чтобы меня приободрить, он сообщил, что уже принято решение исключить Джейн, но моя фамилия всё ещё значится в партийных списках.

«Можете считать меня членом партии, но я больше не собираюсь платить взносы и перестану ходить на собрания, так что для себя я — уже не член партии», — заявил я. «Хозяин-барин», — спокойно ответил мне мужчина. Потом он сказал, что у них появилась информация, что я неподобающим члену партии образом вёл себя в Мексике, а именно в Акапулько. Доложили, что я просто жил там в своё удовольствие. «Да, я был в отпуске», — резко ответил ему я, размышляя, кто же мог меня «заложить». «Товарищ, ты же прекрасно знаешь, что в классовой борьбе не бывает отпусков», — сказал он.

«Вот как? Так неужели вы не видите, что я для партии не гожусь?» — сказал я. Мужчина снова улыбнулся: «Нас вполне устраивает тебя в ней держать», — ответил он и больше ничего не пояснял. Я вышел из здания парткома. Озадаченный, но с чувством облегчения.

Глава XII

Джейн вернулась из Мексики и продолжила работу над романом. Всю зиму мы провели в Нью-Йорке, я писал музыку для разных проектов. Не успела стать «Двенадцатая ночь» постановкой на е, как Театральная гильдия предложила мне гораздо более смелый замысел. Филипп Бэрри закончил «Либерти Джонс»[336] — пьесу на политическую тему с обилием музыки. Помнится, в пьесе было сто пятьдесят восемь музыкальных вступлений, то есть музыка звучала большую часть представления. Тяжёлая и кропотливая работа. Премьерный показ спектакля перед премьерой на Бродвее прошёл в театре Forrest в Филадельфии. На вечеринке после премьеры Джейн представили гостям как «милую миниатюрную мексиканскую невесту Пола», поэтому она весь вечер акцентом и манерами изображала из себя мексиканку.

Леонард Бернстайн был в Кёртисовском институте музыки в Филадельфии, и мы виделись с ним каждый день. Балетная труппа из Нью-Йорка попросила оперативно сделать им оркестровку двух старых партитур. Я спросил Ленни, есть ли у него время вместе этим делом со мной заняться. Лишь услышав «да», я принял заказ группы. Но Бернстайн решил поэкспериментировать с инструментовкой, особенно в балете Цезаря Пуни[337], где каким-то странным и непривычным манером духовые должны были играть те отрывки, которые исполняют струнные. Потом Бернстайн радостно (потому что только моя фамилия значилась в программе) сообщил мне, что балетная труппа осталась недовольна, и им пришлось переделывать оркестровку.

После того, как премьера «Либерти Джонс» состоялась в Нью-Йорке, я написал музыку для пьесы «Дозор на Рейне» Лилиан Хеллман[338]. Потом у Линкольна Кирштайна появилась идея балета, и он даже придумал, где я могу жить во время работы над музыкой к нему. Линкольн сделал так, что Джордж Дэвис, работавший тогда литературным редактором в Harper's Bazaar, подписал контракт на аренду старого здания на Миддл-Стрит в Бруклин-Хайтс. Это чтобы предоставить доступное жилье группе творческих людей, занятых в сфере искусства. Тут жила Джипси Роуз Ли во время работы над детективом The G-String Murders / «Убийства стрингами»[339] (эту книгу, как всегда утверждал Джордж Дэвис[340], написал собственноручно он). Закончив книгу, Роуз Ли съехала оттуда. Мы с Джейн занимали в здании две комнаты.

Лично мне казалось, что наши апартаменты там являли собой идиллию Gemütlichkeit / домашнего уюта. Комнаты были украшены тем, что сейчас называется антиквариатом: омерзительными образчиками американского искусства XIX века, которые Джордж нарыл в магазинах на Третьей авеню и Фултон-Стрит в Бруклине. В общем, Джордж с какой-то прихотливой извращённостью украсил комнаты так, чтобы они стали курьёзной копией жилища его бабушки в Мичигане. Апартаменты хорошо отапливались, и в них было тихо (если не трудился Бенджамин Бриттен[341], который играл на огромном чёрном Steinway’e, поставленном в гостиной на первом этаже). Джордж жил на первом этаже, Оливер Смит, Джейн и я — на втором, Бриттен, Оден и британский тенор Питер Пирс[342] — на третьем, а младший сын Томаса Манна Голо[343] устроился на чердаке. Когда мы съехали, в наши апартаменты заселилась Карсон МакКаллерс[344] и Ричард Райт с женой и дочерью[345]. Дом на Бруклин-Хайтс стал опытом совместного проживания творческих людей и, на мой взгляд, вполне успешным. Всё было в порядке, главным образом, благодаря Одену, редкому мастеру по части вытянуть из жильцов деньги, когда приходило время платить. У нас был хороший повар и горничная, умевшая делать невозможное (я, правда, сомневаюсь, что любая горничная смогла бы поддерживать такой дом в порядке). Нас регулярно и вовремя плотно кормили горячими обедами в гостиной на первом этаже, где горел тусклый свет. Во главе стола восседал Оден, который перед едой объявлял: «Сегодня у нас будет жареное мясо с двумя овощными гарнирами, салат с чабером, и не будет никаких споров о политике». У Одена хватало авторитета для поддержания порядка, он умел сделать так, чтобы мы не распускались, и я полностью поддерживал его запрет на любые пререкания и дебаты во время еды. Особенно сильно Оден очаровывал Джейн, которая вызвалась служить его машинисткой, на что он, к моему пущему изумлению, согласился. Джейн приходилось вставать в шесть утра, спускаться вниз в гостиную, где они с Оденом около трёх часов работали до завтрака, время от времени крича, чтобы им принесли кофе из кухни.

В подвале за печкой была небольшая комната, куда я поставил пианино. Тут я днём и полночи работал над «Пасторалью» для American Ballet