В каждой большой спальне у изголовья кровати стояло заряженное ружье. Мы считали, что ружья — просто часть интерьерного решения, но прислуга относилась к ним очень серьёзно.

В столице я пришёл в штаб-квартиру партии и предложил свои услуги. Меня спросили, где я живу. Я ответил, и они решили по воскресениям привозить для осмотра настоящего старинного поместья туристов, выезжающих на автобусные экскурсии в Яяльпу. Туристов нам привозили всего два раза, в основном это были американцы, но было и несколько европейцев. Туристы осматривали скотный двор (там было восемьдесят пять коров и сотни овец), часовню и обширный двор, после чего сразу выражали желание вернуться назад в Мехико. Но сперва они должны были пообедать, так как уже заплатили за еду в турагентстве. Джейн стоически перенесла заезды туристов. Эти поездки, оплачиваемые туристами, дали мексиканской компартии немного денег, но всё же больше, чем мы с Джейн могли бы дать.

У меня стало появляться чувство пресыщения и упадок сил, иногда начинало подташнивать. Я перестал есть, даже от мысли о еде меня передёргивало. Я понял, что это вызвано разряженным горным воздухом, решил, что надо срочно спускаться вниз, и поехал в столицу. Находившиеся там Пегги и Лу Райли[327], а также испанский художник Эстебан Франсес[328] собирались ехать в Акапулько. Я к ним присоединился. Они сняли у Билла Спрэтлинга[329] домик у моря. Это было длинное, расположенное на вершине скал строение в виде подковы, с большой террасой, соединяющей два крыла здания. Я две недели провёл у моря, стал чувствовать себя гораздо лучше, и разыгрался зверский аппетит. Джейн прислала телеграмму с извещением, что они с Бобом приедут, и просьбой побыстрее снять дом. Лу был мексиканцем, который позднее женился на Долорес дель Рио[330]. Лу нашёл нам дом с верандой, длиной под тридцать метров, окружённый деревьями лимона и авокадо. В доме был также широкий corredor под крышей, соединяющий комнаты с садом, в котором между деревьями висели гамаки.

Боб и Джейн привезли с собой двух смахивающих на гномов пучеглазых и низкорослых индейцев, девушку и парня, которые под руководством местной женщины постарше должны были составлять весь штат нашей прислуги. Боб и Джейн рассказали странную историю о владелице поместья (эту гранд-даму они навещали в её нуворишески-броском особняке в городе, приезжали, чтобы подписать документы об окончании аренды). Владелица передала им пространный список (отстуканный на пишущей машинке) предметов, которые, по её словам, исчезли из поместья. В нём значились предметы мебели, сельхозорудия и даже голуби. Боб и Джейн смотрели на список как баран на новые ворота. Наконец, Билл поинтересовался, почему упомянутый в списке zarape / плащ стоит столько, что за ту же сумму можно купить двадцать новых таких же. Женщина объяснила, что сам по себе плащ не имеет большой ценности, ценна в нём дырка от пули. Этот плащ был надет на её брате в тот день, когда его убили. Джейн с Бобом сбили требуемую неустойку до ста долларов и расплатились. Меня инцидент очень разозлил, но я ничего не мог поделать, так как сам попросил Джейн избавиться от ненужных вещей в поместье.

Вскоре двое работавших у нас индейцев начали плакать. Они объяснили, что скучают по матерям, словно восемнадцатилетние и двадцатилетние молодые люди не могут и дня прожить без материнской заботы. Они говорили, что так скучают по матерям, что потеряли сон. Мы хотели заставить их искупаться в океане в районе Лос-Хорнос, но они даже не вышли на песок пляжа. Когда эти индейцы прожили у нас с месяц, мы посадили их на автобус и отправили домой. Акапулько вводило их в состояние географического кретинизма.

Всё в доме и округе располагало к тому, чтобы заводить разных птиц и животных. Просто выпустишь их в сад (натуральные джунгли), и они там наслаждаются жизнью. А вот с носухами[331] была совсем другая история. Носухи предпочитали находиться с людьми. Одна из них любила спать на голове Джейн, в её волосах. Джейн спала допоздна, и носуха тоже была заядлой соней. Я по опыту понял, что её лучше не трогать. Недовольство носухи происходило в два приёма: сперва она лапами закрывала глаза и урчала, а потом кусала мою руку маленькими, но жутко острыми зубами.

В одно прекрасное утро, когда мы собирались уходить на пляж, в дверь постучал мужчина и попросил о встрече. Этот круглолицый, опалённый солнцем молодой человек в огромном раскидистом сомбреро и тельняшке представился Теннесси Уильямсом[332]. Сказал, что он драматург, и увидеться со мной ему советовал Лоренс Лангнер из Театральной гильдии. Я пригласил его в дом, повесил для него гамак и объяснил, что мы торопимся на пляж, где договорились встретиться с друзьями. Я принёс ему книги и журналы, ром с кока-колой, и сказал, чтобы он попросил прислугу сделать бутерброды, если проголодается. Мы ушли. Семь часов спустя мы вернулись и застали нашего гостя в гамаке с книгой в руках. Потом мы виделись с ним каждый день до его отъезда.

Джейн уехала на выходные в Таско, чтобы встретиться там с какими-то американцами. Она задержалась там, а потом вдруг прислала мне телеграмму с сообщением, что сняла там дом. Мне эта новость не понравилась, потому что из всех мексиканских городов я меньше всего хотел жить в Таско. Я провёл там выходные с Тонни и Мари-Клэр тремя годами ранее, и нарочитая тамошняя атмосфера «богемности» меня сильно угнетала. Ходовое место у иностранцев, и, следовательно, постоянно наведывались новые «визитёры».

Мы перебрались в Таско, там было комфортнее, и Джейн, как мне казалось, была гораздо счастливее, но после Акапулько мне не нравился неподвижный горный воздух. Поэтому я пожалел, но совсем немного, когда Театральная гильдия неожиданно меня вызвала в Нью-Йорк. Хелен Хейс[333] и Морис Эванс[334] должны были исполнять роли Виолы и Мальволио в комедии Уильяма Шекспира «Двенадцатая ночь». Нужна была музыка к постановке.

События развивались уже знакомым мне образом, но на этот раз Джейн придётся меня ждать. Я планировал написать партитуру и вернуться спустя шесть недель, после чего мы должны были продолжить жить в Каса-Холл. В то время авиаперелёты были приятными: у меня была своя кабина и кровать, в которой я мирно проспал большую часть перелёта.

После беспорядочной работы над «Старой доброй песни любви», работа над «Двенадцатой ночью» оказалась относительно простой и идущей по плану. Всё равно пришлось потрудиться, потому что я решил воссоздать старинное камерное