Мы с Матвеем садимся рядом, держась за руки и держа бокалы с сухим вином. Почему-то я думаю, что взлет будет сложным, нас начнет трясти, и мне немного страшно, однако взлетаем мы на удивление быстро – так, что спины вжимаются в кресла.

Полет проходит замечательно. Я любуюсь облаками из иллюминаторов, делаю фотографии – обязательно покажу маме и Алисе, – с любопытством изучаю салон. Матвей сидит с открытым ноутбуком говорит, что ему нужно просмотреть какие-то важные документы, однако, когда я резко оборачиваюсь, ловлю на себе его задумчивый взгляд. Кажется, его мысли далеки от работы, но о чем он думает, я не знаю.

– Что такое? – спрашиваю я.

– Ты красивая, – говорит он.

Матвей часто повторяет мне этот комплимент, и каждый раз я немного смущаюсь.

– Ты тоже, – улыбаюсь ему я, думая, что он вернет мне улыбку, но его лицо остается серьезным, а глаза кажутся все такими же стылыми.

Ему больно. Я уверена, что ему больно – не телу, душе. И он пытается скрыть это. Неужели Матвея до сих пор продолжает мучить ситуация с бизнесом? Видимо, да. Он взял на себя слишком много ответственности. Люди, считающие, что могут контролировать все, испытывают чувство вины, когда что-то не получается.

Я подхожу к Матвею – самолет совсем не трясет и прижимаю его голову к себе.

– Все хорошо, волчонок, – говорю я, запуская пальцы в его черные волосы. – Все хорошо.

Он смотрит на меня не мигая.

– Нет, не хорошо, принцесса. Все очень скверно.

– Есть только две проблемы, из-за которых можно страдать: болезни и смерть. Все остальное можно решить. И ты решишь, – уверенно говорю я, желая его успокоить. А Матвей вдруг начинает смеяться.

– Ну чего ты? – ласково спрашиваю его я, а вместо ответа он усаживает меня к себе на колени. Я обвиваю его шею руками и смотрю в глаза.

– Матвей, если тебя что-то мучает, скажи мне, снова прошу я.

Вместо этого он молча целует мое лицо – виски, скулы, щеки, линию подбородка, оставляет следы требовательных губ на шее, зная, что мне это безумно нравится, проводит ладонями по телу, заставляя меня злиться – одежда мешает почувствовать их сполна.

Наш поцелуй с винным привкусом, и это опьяняет еще больше. Матвей окунает пальцы в рубиновую жидкость в своем бокале и обмазывает мои губы вином, а после слизывает его. Не понимая, что делаю, я отпиваю немного вина и тянусь к Матвею – хочу передать вино ему. Оно немного проливается, и рубиновая струйка течет по моему подбородку к шее, словно кровь. Матвей собирает вино губами и снова целует.

Мы оба не можем совладать друг с другом. Притяжение слишком сильное. Раны, нанесенные нежностью, слишком глубокие. Я уязвима более, чем обычно, но я хочу, чтобы он ранил меня своей безумной любовью.

В какой-то момент его ладонь оказывается под тонкой тканью блузки, лаская тело, а я направляю ее выше, к груди, сходя с ума от прикосновений, сначала почти невесомых, будто по обнаженной коже проводят пером, затем все более настойчивых, чуть болезненных, но мне это нравится. Я хочу чувствовать, хочу выпить всю эту боль до дна. Когда его руки сменяются горячими губами, у меня начинает кружиться голова, и я крепче впиваюсь пальцами в его плечи. В моем обожженном сердце горит колдовской костер, а кровь в венах становится тягучей плавленой медью.

– Я хочу тебя, – жарко шепчет Матвей, снова целуя мои губы и покусывая их, чередуя нежность и легкую боль.

Если бы он сказал, что я должна стать его сейчас, я бы не раздумывала ни минуты, но он отстраняется – приходит стюардесса. Стараясь дышать ровно, я спешно поправляю неприлично задравшуюся блузку, а она делает вид, будто ничего не заметила. Наверное, экипаж был свидетелем куда более откровенных сцен.

Нам приносят обед. Такое чувство, что мы в ресторане, – несколько вкусных блюд и десерт. Придя в себя, мы сидим бок о бок, едим и смотрим то друг на друга, то в иллюминатор, на небесное море. Небо чистого бирюзового оттенка – будто натянутый атлас с тонким белым узором облаков, прорисованных самой тонкой кистью из колонка. Наверное, это счастливая сказка. И я, наверное, самая счастливая Золушка в мире. Единственное, что меня настораживает, – запорошенный глубокой тоской и в то же время холодный взгляд Матвея. Его волк пробуждается все сильнее – может быть, чувствует близость Севера?

– Покажи фотографии! – просит он, и я протягиваю ему свой телефон.

– Даже пароля нет, – качает головой Матвей. Принцесса, ты беспечная.

– А что мне прятать? – пожимаю я плечами.

Он заходит в галерею и смотрит фото.

– Не понял. – На его лице появляется усмешка. А где твои особые фото?

– Что значит особые? – хмурюсь я.

– Ну, например, без одежды. У всех моих подружек были подобные.

– Прости, не успела их сделать, но в следующий раз специально для тебя постараюсь, – ядовито отвечаю я.

Иногда меня изводит ревность, хотя я стараюсь не показывать этого.

– А что, Стас не просил? – продолжает Матвей, который наслаждается моей злостью.

– Представь себе, нет. Не все же такие, как ты.

– Такие же прекрасные. Что за картина? – уже другим тоном спрашивает он, наткнувшись в галерее на одну из моих любимых работ Эндрю Уайета.

– «Мир Кристины». Чудесная, правда? – спрашиваю я.

На поле сидит девушка и смотрит на свой дом.

– Что в ней чудесного? – недоумевает Матвей. Просто девушка. Просто сидит. Просто смотрит на дом.

– Ты не прав. Приглядись. Это не просто пастораль.

Матвей всматривается в картину, хмурится, пытается понять.

– Художник изобразил свою соседку, которая страдала из-за серьезного заболевания и не могла ходить, только ползать. Однако при этом она обладала такой силой духа, что не хотела, чтобы за ней ухаживали, и передвигалась сама. Кристина не просто сидит, разглядывая пейзаж, ей предстоит на руках проползти все это поле до своего дома. Приглядись к ее рукам, к ее волосам, к ее позе. Она напряжена, но не собирается сдаваться. Сначала я долго не понимала смысла этой картины, а когда до меня дошло, заплакала. Мир не такой, каким он может казаться на первый взгляд, говорю я, чувствуя, как щиплет глаза.

– Почему ты плачешь? – спрашивает Матвей с удивлением.

– Я не плачу.

– Я вижу слезы.

– Я… Просто картина прекрасна. Когда я думаю о ней, на глаза наворачиваются слезы. Слезы – это не всегда плакать.

– Дурочка, – неожиданно мягко говорит Матвей и гладит меня по волосам. – Раз эта Кристина была такой сильной, радуйся за нее, а не плачь.

Я прячу лицо.

Посадка не такая мягкая, как обычно, – нас немножко трясет, но пилоты сажают самолет уверенно. Забывшись, я аплодирую им, как делала раньше, но Матвей так странно на меня смотрит, что я опускаю руки. Мне не хочется казаться в его глазах восторженной дурочкой.