– От чего, так сказать, ключи?.. Я не понял.

– От наручников, которые ты на подозрительных баб нацепил.

– …Избави мя, рабу Божию, Господи, от навет вражиих, от всякаго зла, колдовства, волшебства, чародейства и от лукавой бесовки, да не возможет причинити мне никоего зла!..

Марфа Сыч стояла на коленях в дальнем углу подвала, по указанию замполита наскоро превращенного в изолятор, и, зажмурившись, покачиваясь взад-вперед и звякая наручниками, бормотала молитвы. Время от времени она открывала глаза и быстро зыркала в центр помещения, каждый раз надеясь, что Бог, вняв ее горячей молитве, удалил из подвала бесовку, но каждый раз убеждаясь, что Лиза по-прежнему сидит на полу, скрестив ноги.

– …Господи, сохрани мя заутра, и полудне, и вечер, и на сон грядущаго и силою благодати Твоея отврати и удали всякая злая нечестия, действуемая по наущению диаволю… Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилу-у-уй!..

Голос у Марфы сел, и первоначальная его заунывная монотонность, роднившая Марфины причитания хоть с замогильным, но все-таки пением, теперь скорее напоминала Лизе дребезжанье несмазанной телеги, бесконечно ездившей по кругу по разбитым дорогам.

– …Аще кое зло замыслено или соделано есть, возврати его паки в преисподнюю, вместе с ведьмой проклятою, сатанинской шалавою, возжелавшей и совратившей, приворожившей моего мужа венчанного! И прости его, Господи, ибо нету его вины, ибо ведьма давала ему пить свою кровь в нечистые дни, а сама пила в пост его семя!..

Лиза хихикнула. Эта женщина считала ее ведьмой, одержимой демонами и бесами, а себя – богобоязненной и благочестивой, но сама при этом знала такие дремучие и темные приворотные рецепты, которые Лиза просто даже из чистой брезгливости никогда не решилась бы применить. Она нравилась мужчинам и так. Ароматные коренья и травы, правильно сваренные и собранные, помогали набухнуть, лопнуть и прорасти тому зернышку, что уже зародилось при виде ее волос, при звуке ее смеха в мужчине. В исключительных случаях она могла еще взять кровь черной курицы – но вот собственную грязную кровь она не использовала.

– Внемли, Господи! Се хохочет сатанинская ведьма! – Марфа возвысила голос. – Вот, сидит она, девка гулящая, ноги голые растопырила! Покарай ты бесовку, Господи, за то, что навела порчу, что дитя невинное, нерожденное во чреве моем убила!.

Лиза снова засмеялась. Она не причиняла зла детям – ни в утробе этой бабы, ни за ее, утробы, пределами. Даже тех, кто кидал камнями в ее бедную девочку, она пока что не тронула. Гремя наручниками, Марфа осенила себя крестом и поморщилась, пытаясь сглотнуть пересохшей глоткой. Лиза внимательно посмотрела на Марфино горло. У нее был зоб. Поэтому она не выносила ребенка, и никогда уже больше не выносит. Поэтому она была увядшей, опухшей, и вела себя как кликуша, и покрывалась пятнами, и сипела. Чтобы не стало хуже, Марфе нужно уехать из Лисьих Бродов к Желтому морю, где растет ламинария, целебная водоросль. Лиза чуть было даже ей не сказала, но передумала: все равно не поверит и не послушает.

– …Уведи во ад, Господи, сатанинскую ведьму! И уничтожь ее дьявольское отродье, во грехе прижитое, во грехе рожденное!..

– Если твой бог обидит мою девочку, я уничтожу твоих детей.

Лиза резко развела ноги, встала на четвереньки и прямо так, на четвереньках, приблизилась к Марфе. И запустила метаморфоз – но не полный: только глаза; превращение начинается с глаз. На долю секунды Лизины карие глаза слепо застыли, как нарисованные, и тут же истлели, и снова нарисовались, уже другими, и ожили – теперь они были золотисто-янтарными, с вертикальным зрачком. Когда глаза изменились, она сразу остановила дальнейшее превращение, хотя сдерживать себя было больно.

Не в силах оторваться от этих рыжих, нечеловеческих глаз, Марфа нашарила на груди крестик, рванула его с цепочки и выставила перед собой. Руки ее тряслись, и мелко побрякивали наручники.

– Изыди, Сатана, помилуй, Господи, изыди, Сатана, помилуй, Господи!..

Лиза засмеялась, потом обнюхала крест, слегка лизнула его языком и снова уставилась на Марфу лисьими глазами. Та выронила крест.

– Молись за здоровье моей девочки своему богу, раба божия Марфа.

– Грех это, – прошептала Марфа и зажмурилась.

– Не грех. Она богу вашему не чужая. Я нарочно выбрала твоего мужа в отцы моей девочке, чтоб ваш бог ее защищал. Мне говорили, он милосердный.

В уголках зажмуренных Марфиных глаз стеклянными бусинками набухли слезы, но так и не скатились, а впитались обратно. То ли всхлипнув, то ли икнув, Марфа забормотала:

– Премилосердый Боже, Отче, Сыне и Святый Душе, призри благоутробную рабу Твою Настю, болезнию одержимаю…

Боль в глазах и голове стала нестерпимой. Лиза сделала обратное превращение и отступила от Марфы. Уселась в позу лотоса на прежнее место.

– …Отпусти ей вся согрешения ее, подай ей исцеление от болезни; возврати ей здравие и силы телесныя…

Когда Марфа сказала «Аминь», в замке повернули ключ, дверь с протяжным лязганьем распахнулась, будто кто-то зевнул заржавевшей металлической пастью, и в подвал вошел Шутов. Тот, кто называл себя Шутовым. Бодрым шагом, позвякивая ключами, пересек помещение, остановился напротив Марфы.

– Гражданка Сыч, вы свободны.

Марфа медленно поднялась, сомнамбулически оглядела подвал, бессмысленно уставилась на Шутова. Скованными руками несколько раз одернула подол юбки, прежде чем протянуть их вперед. Шутов снял с нее наручники и чуть отступил, освобождая проход, но Марфа не двигалась с места.

– Имеете что-то сказать?

– В Лисье озеро ее надо бросить, – хрипло сказала Марфа. – Аще утопати начнеть, неповинна есть, аще ли попловеть – волховъ есть.

Лиза весело засмеялась, и Марфа, вздрогнув и как будто проснувшись, бросилась к двери и затопала прочь по коридору.

– Я тоже свободна? – Лиза поднялась с пола и подошла к Шутову. – Или мне лучше тут посидеть, а то добрые люди в озеро кинут? – она протянула ему руки.

– Тебе лучше бежать отсюда как можно дальше, – он отщелкнул наручники. – Если не хочешь пойти в лагеря за пособничество шпиону.

Она накрыла его пальцы своей ладонью:

– У меня руки замерзли.

Он застыл от неожиданности. Лиза погладила холодной рукой его колючую щеку. Встала на цыпочки, понюхала шею за ухом, волосы на виске и уголок рта. От него пахло костром, крепким чаем, табаком, и сильным самцом, и свежим, здоровым потом; ей понравился запах. Она быстро прикоснулась к его губам своими губами, улыбнулась и отстранилась:

– Это за то, что ты отпустил меня.

Он молча поднес к лицу руку и потрогал пальцами губы; этот жест совершенно с ним не вязался, Шутов показался вдруг Лизе беспомощным, уязвимым. Он смотрел на нее напряженно – будто пытался вспомнить что-то важное, но не мог.