Поясню: класс – это ежедневные занятия каждого балетного артиста, чтобы разогреть мышцы и привести тело в форму. Не очень добросовестные артисты иногда эти классы прогуливали, поэтому у нас был журнал, в который обязательно заносились фамилии всех, кто бывал на классах.

Руководителем труппы тогда был Владимир Голубин, который учился с нашим отцом в одном классе. Он меня вызвал и сказал: «Вы не ходите в свой класс и не занимаетесь там. Вас видят в классе солистов у Асафа Мессерера». Я ответил, что занимаюсь в двух классах. «В каком смысле?» – не понял он. Я объяснил, что в десять часов хожу на класс к Шамилю Ягудину, а потом иду на класс солистов. Как человек бесхитростный, он удивленно спросил: «А зачем вы ходите на два класса? Вы же работаете три часа утром и три часа вечером на репетициях кордебалета, и вам не хватает работы?» Я опять объяснил, что мне не хватает сольных выступлений, поэтому мне бы хотелось продолжать ходить на два класса. Он растерялся и был совсем не готов услышать, что я делаю даже больше, чем требуется.

Моя кордебалетная судьба тоже была непростой, потому что как кордебалетный танцовщик я всегда выделялся. А там выделяться нельзя. Когда я делал грим на татар в «Иване Грозном», то приходил за два часа до начала спектакля, делал полный грим – рисовал бороду, усы. Обычно это делается двумя-тремя мазками.

Илзе: Андрис, но почему ты делал это, когда был сто пятьдесят пятым татарином в «Иване Грозном»?

Андрис: На самом деле по-другому я не мог. У меня был внутренний огонек, который заставлял делать не просто хорошо, а лучше всех. В кордебалете поругать меня было нельзя, потому что все видели, что я работаю в полную ногу. Заставить меня что-то делать в полноги было невозможно, но и заставить всех остальных работать в полную ногу – тоже невозможно. Поэтому я попадал в некую «вилку», из которой меня начали автоматически выделять и не ставить в кордебалет, в котором я выделялся в лучшую сторону, а это в кордебалете не положено. Все должны делать ровно, не перенапрягаясь, притом в полную ногу. А сольный подход к кордебалету – невозможен.

Все это сыграло положительную роль для моего перевода на сольные партии. И буквально через месяц в одном из коридоров Большого театра я встретился с Юрием Николаевичем Григоровичем. Это была судьбоносная встреча. Я поздоровался, прижался к стенке, а он прошел, но вдруг обернулся и спросил: «Вы знаете партию Французской куклы в «Щелкунчике»?» Я ответил, что партию видел, но не знаю. Тогда он сказал: «Подготовьте, пожалуйста, и покажите в течение месяца. Будете работать с Валерием Лагуновым». Лагунов – лучший исполнитель этой партии и танцовщик, на которого Французская кукла была поставлена. Он обладал очень хорошим прыжком, элевацией, очень хорошо делал Жэтэ, у него всегда были красивые стопы.

Илзе: Андрис, ведь это был невероятный шанс – когда артисту кордебалета Григорович предлагает партию Французской куклы в «Щелкунчике». Это некая ступенька: те, кто станцевал партию Французской куклы, потом потенциально могут исполнить и главную партию в «Щелкунчике».

Андрис: На самом деле никто, кроме меня и Коли Цискаризде, не перешел от партии Французской куклы к партии Щелкунчика. Но если балетмейстер видит, что артист обладает хорошими ногами и манерами, он потом может перевести и на главную партию. Ни Лагунов, ни Сережа Громов после Французской куклы в партии Щелкунчика не выходили. Прежде всего, наверное, из-за роста. Я был первым Щелкунчиком, рост которого метр восемьдесят два. Когда кто-то обращался к Григоровичу, чтобы танцевать эту партию, обычно Юрий Николаевич говорил, что эту партию танцуют менее высокие артисты. Премьеру танцевали Васильев, потом – Лавровский, Гордеев, Юрий Кузьмич Владимиров. Но ни разу не было Щелкунчика моего роста. Это уже был более героический тип артиста.

В Большом театре у меня была сложная ситуация. Ко времени моего прихода в Большой театр у каждого из ведущих педагогов оказался свой сын примерно моего возраста и того же репертуара. У Алексея Фадеечева был папа Николай Борисович Фадеечев, в руки которого я попал поначалу. У Никонова был сын Леонид, у Саши Ветрова был папа Николай Романович Симачев. И так случилось, что это были ведущие педагоги Большого театра. Буквально через полгода мне пришлось уйти от Николая Борисовича Фадеечева, потому что я чувствовал, что мы конкуренты с Алексеем по репертуару. Тогда я начал репетировать с Шамилем Ягудиным и впервые почувствовал, что в театре есть глаз, который мной увлекается – ему интересно со мной работать. Не могу сказать, что он сделал мне много правильных замечаний, но я видел человека, который заинтересован в том, чтобы у меня все получалось. В классе на уроке он мог исправлять мои ошибки, а потом на репетиции мы отрабатывали элементы. Как раз «Щелкунчик» я готовил с Шамилем Хайруловичем.

Илзе: Андрис, как тебе предложили роль Щелкунчика? Ведь ты станцевал Французскую куклу, трепетно к ней готовился, в течение месяца возил за собой барашка, с которым исполнитель танцует эту партию.

Андрис: Мне выдали права по вождению этого барана – такие же, как по вождению автомобиля. Премьеру мы танцевали с Эрикой Лузиной: с ней мы потом танцевали балет «Деревянный принц» и иногда – «Коппелию». На премьеру пришел Григорович, а до этого он приходил в зал. Все знали, что отношения нашего отца и Юрия Николаевича были очень натянутыми, и приход Григоровича на репетицию молодого Лиепы было из ряда вон выходящим событием. Французскую куклу я репетировал с Валерием Лагуновым, и после просмотра и сдачи этой работы мне доверили спектакль, который я станцевал. Буквально через три выступления был юбилей Сулико Вирсаладзе, на котором я опять танцевал Французскую куклу. В спектакле участвовали Михаил Лавровский и Людмила Семеняка. После спектакля на сцену вышли Вирсаладзе и Григорович, артисты откланялись. Потом Юрий Николаевич поздравил меня и тихонько попросил подготовить партию Щелкунчика.

Буквально через полтора месяца я станцевал Щелкунчика. Помню, как кто-то стоял рядом с Григоровичем, когда он смотрел этот спектакль, и снимал на камеру. Иногда разговоры записывались на камеру, хотя человек об этом не подозревал. И была сказана такая фраза: «О, наконец-то у меня появился настоящий Принц!» Это в момент, когда Щелкунчик превращается из куклы в Принца и для всех зрителей наступает момент откровения.

Илзе: Я тоже не могу забыть этот момент, Андрис. Когда я смотрю балет «Щелкунчик», то всегда вижу тебя, потому что в миг, когда твой Щелкунчик отрывал ладони от лица, по залу проходил вздох восхищения – на сцене появлялся настоящий сказочный принц. Это правда.

Андрис: Мне очень нравился первый акт и все, что было поставлено Григоровичем. Это очень музыкально, легко, все прыжки, перекидные – я просто купался в той технике. В постановках Вайнонена обычно были только Па-де-де, вариации и кода. А тут получалось все очень органично, технично, и в этой партии я пытался быть очень романтичным.

После премьеры балета «Щелкунчик» пошли новые серьезные партии, мне предложили готовить партию князя Курбского из балета «Иван Грозный». Это был судьбоносный момент: я был влюблен в эту партию и когда-то видел Бориса Борисовича Акимова – первого исполнителя этой роли, ученика нашего отца. Тут возник конфликт интересов: я начал готовить этот спектакль с Борисом Борисовичем, но мне было тяжело, потому что он направлял меня именно в свою исполнительскую линию, которая когда-то создавалась вместе с Григоровичем. Потом я стал репетировать с Николаем Романовичем Симачевым, потому что Борис Борисович на месяц уехал преподавать, и мы оба получали удовольствие от работы. Премьера была назначена на конец мая, но за две недели до этого объявили, что вместо «Ивана Грозного» пойдет спектакль «Лебединое озеро». То есть моя премьера отменяется. Николай Романович предложил прекратить репетиции, но я две недели все же ходил и репетировал, зная, что спектакля не будет. Вдруг за три дня объявили, что на наш спектакль летят туристы из Германии. В то время Интурист продавал билеты на специальные Арт-туры – прилетал самолет с иностранными туристами, которые платили за билеты валюту, обедали, смотрели спектакль и улетали обратно. Туристы из Германии на «Лебединое озеро» не согласились, потому что уже видели этот спектакль. Тогда пришлось снять Ирека Мухамедова с гастролей, и я танцевал с ним премьеру балета «Иван Грозный».