силах найти слова, бросаюсь на него, и стучу, стучу кулачками по животу, пинаю даже.

- Злая, - а он только улыбается. – Злая – это хорошо. Слабая – плохо.

Силы меня оставляют. Но он подхватывает меня. И как-то мы оказываемся вне больницы. Здесь нет сада, как такового. Просто дорожки, клумбы и пара деревьев. Скамья. Я сижу, согнувшись, вдыхая в себя свежий воздух, пытаясь вытеснить им больничные запахи.

Выходит плохо.

- Кто ты? – я постепенно прихожу в себя, и это возвращает способность думать. Заодно вспоминать, что нельзя вот так, разговаривать с незнакомыми людьми.

Уходить с ними.

- Брюок. Меня зовут Брюок.

- Смешное имя. А меня – Яна.

- Человеческое имя, - отвечает Брюок. – Обыкновенное.

Мне становится обидно. Правда, обида вялая, потому что сил все-таки нет. И я не зову на помощь, даже появляется мысль, что это хорошо, если он меня убьет.

- А ты не человек?

- Нет.

- Ты заберешь меня с собой?

- А ты хочешь?

- Не знаю, - именно в тот момент мне безразлично. – Я устала.

- Знаю.

- Мама… умрет.

- Завтра.

- И меня отправят в детский дом. Я боюсь.

- Чего?

- Там… говорят, там новеньких не любят. И будут бить. Всех бьют. А я драться не умею.

- Плохо. Надо учиться.

- А мама говорила, что как раз драться плохо.

- Слабых бить, - уточняет Брюок. – Сразиться с сильным и одолеть – это доблесть.

Мда, теперь я понимаю, что о высоком искусстве педагогики у великого Владыки представления были весьма смутными.

- И если ты не умеешь драться, - продолжает он. – Как сможешь защитить себя? Свой дом? Своих близких?

Мне становится тоскливо. Я смотрю на свои руки, которые слабые и ногти я опять грызла. Все говорят, что нельзя, но я же не специально. Я просто сама забываю… забываюсь, когда вот… и получается, что получается.

- Я не хочу, - я убираю эти слабые руки с обгрызенными ногтями за спину. И повторяю. – Не хочу…

- А чего ты хочешь?

Я задумываюсь.

Чтобы мама выздоровела? Конечно, хочу, но… он ведь сказал, что не может. И доктор тоже. И другие, кто приходил… а ведь приходили целители.

Точно.

Чтобы все стало, как раньше?

- Хочу… хочу вырасти и стать… магом!

- Мага из тебя не получится, - говорит мне Брюок. – У тебя нет той силы.

- А какая есть?

- Ведьминская. Заемная, но хотя бы обжиться успела. Слабая.

Это обидно. И от обиды я закусываю губу, говоря себе, что не расплачусь.

- Но ведьмой можно попробовать, - Брюко кладет руку на голову и говорит задумчиво. – В ведьминской семье и эти крохи отберут… или не будут возиться.

От руки его исходит тепло, проникая внутрь. Оно хорошее, только щекотное немного, будто там, с другой стороны кожи, муравьи бегают.

- Я подумаю, девочка, что можно сделать. Что-то смогу. Но остальное все зависит от тебя. Если и вправду захочешь стать ведьмой, станешь. А пока отдыхай. И еще…

Его яркие и такие ненастоящие глаза оказываются вдруг напротив моего лица.

- Забудь, - приказывает Брюок. – Не сопротивляйся, я не хочу сделать больно, но… ведьмы любопытные… вопросы будут задавать… а там еще…

Его голос слабеет и доносится издалека. А тепла становится больше.

Много больше.

- …докопаются… и решат, что… смогут… против меня…

Я моргаю, сбрасывая остатки оцепенения.

И тру глаза, сухие, к счастью. Не хватало еще разрыдаться от жалости к себе. И наклоняясь, смотрюсь в зеркало воды. Черное. А я… я такая же, как пару минут назад.

Поднимаю голову. Солнце на месте. Значит, и вправду времени прошло не так и много.

- Все равно не понятно, - говорю себе же. – Хотя, конечно, в чем-то он и прав… ведьмы не стали бы возиться с настолько слабым даром.

И вытянуть остатки силы могли бы. Даже обставить так, что я добровольно её отдала бы и радовалась еще, что помогаю.

Ведьмы…

Они ведьмы и есть. Разные.

Обычные люди? Наверное, мне можно было бы устроить семью. А с ней – тихую спокойную жизнь, в которой не требовалось бы тянуть себя за волосы из болота.

А значит, и дар бы не развивался.

Найти кого-то, кто бы направленно стал заниматься мною? Даром? И у этого кого-то возникли бы вопросы, да и… как-то оно сложно. И выходит, что детский дом… одолеть того, кто сильнее? Подняться над собой? Развить те крохи, что достались мне в дар? Вписывается это в нечеловеческую логику причинения добра? Добро ведь всяким бывает.

Я смотрю на свою руку.

Позвонить деду?

И сказать… хотя номера своего он не оставил. Прабабке? По тому, последнему? Мысль не кажется удачной.

- Спасибо, - говорю дереву, и ветви его ласково шелестят над моей головой.

Наверное, надо было спросить еще.

Про прошлое.

Князя.

Ведьму.

Щит господень или что там? Монахов. Княжну… про дела давние, но ведь дуб должен был бы помнить, как помнил он и то, что произошло с Заром. Но я отняла руку от коры.

Позже.

Я приду с этими вопросами завтра. Или послезавтра.

Сегодня у меня не осталось сил, тех, которые душевные. Мне надо бы встать, надо бы… выйти. Добраться до Люта. А я сижу и смотрю, как сквозь плотный полог листвы пробивается солнце. Как ложится оно легкой позолотой на дубовые листья. Как окутывает светом ветви. И дуб, набираясь тепла, делится им.

Со мной вот.

Родником.

И самой землей. Хорошо. И спокойно. И так, будто я… дома? Да, пожалуй.

Не знаю, сколько времени прошло, но в какой-то момент я просто поняла, что пора. Вставать, уходить. Делать что-то. Что иначе я и вправду пущу корни в эту вот землю.

- Завтра… можно, я приду завтра? – спросила я у дуба. – И тогда мы поговорим о прошлом. Ты ведь наверняка знаешь больше, чем… чем все. Разве что кроме богини.

И то не факт.

Но молчу.

Легенды говорят, что боги обидчивы. Поэтому рисковать не станем.

А Лют ждал. Устроился в развилке сосны и дремал себе.

- Эй, - я дернула его за ногу. – Просыпайся!

Проснулся он сразу.

И с дерева не свалился – скатился, ловко, как твой кот. Что они там про родство говорили? Жаль, слушала я невнимательно.

- Извини, - Лют