которого разбитые армии обыкновенно не оправляются.

Я привел ему тогда слова Ленина, что великие войны в истории, великие задачи революции решались только тем, что передовые классы не раз и не два повторяли свой натиск и добивались победы, наученные опытом поражений…

И вдруг мой офицер заулыбался. Он снова принял тот снисходительный вид, какой был у него в начале нашего разговора.

— Очень интересно, — сказал он, — и сравнение с войнами замечательно. Истинные патриоты, особенно наш брат военный, так и должны думать при поражении. Именно так… Однако, — вы, пожалуйста, меня извините, — я что-то не вижу… и не слышу… ни о каких, — гм, как там, в цитате, сказано? — ни о каких натисках, ни о каких сражениях, ни о каких, черт возьми, даже стычках!.. Где же они? Где этот повторный натиск? Не в ваших ли только мечтах?

— Но ведь и я что-то не слышу ни о каких ваших сражениях и натисках, — сказал я, заранее приготовясь к ответу моего собеседника.

— О, есть большая разница! Мы всечасно готовим армию, которая и вступит в бой, когда позовет ее для того дисциплина, долг.

— И мы тоже готовим всечасно армию, которая вступит в бой, когда позовет ее к тому история.

Профессор, замолкнувший было, вставил тут словечко:

— Значит, две армии… Я думаю только, что Никандр Дмитриевич не позволит вам из его армии готовить людей для вашей армии? Не так ли, Никандр Дмитриевич?

Никандр Дмитриевич неопределенно улыбнулся и уклончиво пожал плечами.

— А в самом деле, Никандр Дмитриевич, — созорничал я, — что сделали бы вы, если бы — не в этой обстановке, конечно — вам попался на дороге агитатор, вроде меня?

— Вы знаете уже, что я сделал…

Но профессор настаивал:

— Положим, приходите вы, Никандр Дмитриевич, внезапно к солдатам в казарму…

— В казарму, к солдатам? — спросил офицер так испуганно, как будто увидел перед собою жало ядовитой змеи.

— Да, в казарму, к своим солдатам, приходите внезапно и застаете там, скажем, вот именно нашего Павла, вашего милого собеседника за этим дружеским столом? Что бы вы сделали с ним?

— Арестовал бы.

— Ни секунды не задумываясь?

— Так точно, ни секунды не задумываясь, арестовал бы.

Офицер повернулся ко мне и с видом почти дружеского предупреждения, без тени угрозы, а скорее с оттенком пугливой просьбы сказал:

— Очень прошу не забывать, что казарма — не фабрика. Имейте всегда в виду, что армия священна и должна оставаться вне политики.

Мне подумалось: а хорошо бы поработать среди солдат, среди военных. Это, наверное, сложно, требует особенных подходов. А какая благодарная почва!..

Некоторое время мы молчали. Иван Матвеевич глубоко вздохнул:

— Как вы думаете, Павел, Клавдинька спокойно дошла до своего жилья?

И прибавил с еще более глубоким вздохом:

— А сколько потерь, сколько жертв принесет ваша попытка нового натиска…

Я ответил:

— «На войну ходят не для уменьшения потерь, а для достижения цели, невзирая на потери».

Офицер взглянул на меня с веселым лукавством.

— В этом я с вами согласен. — И совсем с хитрецой спросил: — Это ваше?

— Нет. Это цитата.

— Я знаю, что цитата. Но я удивлен, что вы тоже это знаете.

— Как же не знать, коль цитирую…

— Неужели наши революционеры читают и генерала Драгомирова? Признаться, поражен. Представлялось всегда… ну, как бы сказать… известная однобокость, что ли… Не ожидал, не ожидал такой разносторонности.

— Плохо знаете противника. Это непозволительно для военного.

Офицер потянулся к столу и взял бутылку.

— Это шабли, Иван Матвеевич?

Иван Матвеевич засмеялся:

— Противников не знаете… И вин не узнаете! Шабли справа от вас, а это помери, или, правильнее, помри.

Офицер налил всем нам помри.

— Хоть и французское, не русское, но выпьем.

Иван Матвеевич продекламировал:

Пока живешь, то пей помри,

А кончишь жить, тогда помри.

Офицер поднес мне бокал:

— Чокнемся… Вы внушаете мне уважение. Мы найдем, несомненно, объединяющий нас тост…

— За Россию, — закричал профессор.

— Идет, за Россию, — отозвался офицер.

— Нет, — сказал я, — не буду…

Офицер растерянно развел руками:

— Вот это неожиданность так неожиданность! Пожалуй, самая большая за весь наш разговор… Почему не хотите выпить за Россию?

— За какую Россию?

— Существует одна Россия…

— Нет, две.

— То есть как же две?

— Ваша и наша…

Офицер махнул примирительно рукой и протянул ко мне свой бокал.

— Ладно. Оставим спор. Давайте за прогресс!

— Мы тоже его по-разному понимаем.

— Вот несговорчивый! — рассердился Иван Матвеевич.

— Знаете, Павел Иванович, — сказал тепло и очень дружески офицер, — я нашел тост, который уж, бесспорно, нас объединит и от которого вам нельзя будет отказаться. Вы мне так понравились… В вас столько убежденности, столько юношеской душевной чистоты…

— Насчет душевной чистоты — это я могу подтвердить от всего сердца! — с горячностью закивал профессор.

Офицер продолжал свою речь:

— Выпьем… за вас, за ваше здоровье!

— Ура, ура! — прокричал Иван Матвеевич и осушил бокал с такой торопливостью, что даже не чокнулся со мной.

— За меня?.. Но только с одним условием, для вас абсолютно неприемлемым… Уж если за меня пить, то пейте за дело, которое составляет для меня жизнь… Значит, извольте пить за революцию…

— Вот чертова непримиримость у мальчишки! — не в шутку сердясь, сказал Иван Матвеевич. — И главное — узость, узость, именно узость, настаиваю на этом…

— Ну, вот видите, уже и узость у меня обнаружилась! И еще одно, Никандр Дмитриевич, мешает мне выпить вместе с вами: вы меня так расхвалили сейчас, и это после того как в серьезном споре мы абсолютно разошлись… И я спрашиваю себя: а не сделал ли я какую-нибудь глупость?..

— Очаровательно! Вы все больше и больше мне нравитесь…

— …настолько, что вы меня обещали арестовать «собственными руками». Получается милая картинка: сначала дружески выпили бы за меня, а потом мне же руки связали бы за спину?! Так, Никандр Дмитриевич?

— Язва! — сказал профессор.

— Я предложу тост за то, чтоб вам, Никандр Дмитриевич, не пришлось меня арестовывать…

Офицер рассмеялся:

— Хорошо придумано. Пожалуй, я готов… Но все-таки я пожелал бы, чтобы вы не создавали повода к вашему аресту, то есть не агитировали бы моих солдат. Согласны?

— А я бы пожелал, чтоб мне удалось создать как можно больше поводов, то есть удалось разагитировать ваших солдат, но чтоб нам никак не удалось меня настигнуть и арестовать…

— А, нет! Не согласен!

— Ну вот, видите… Теперь уж не по моей непримиримости, а по вашей «узости» мы не нашли объединяющего нас тоста.

— Выпьем тогда без тоста, — предложил профессор.

Офицер, выпив, протянул мне руку.

— А все-таки не такие уж мы с вами враги.

— Что