Поскольку дедушка Вильгельм не нашел тех, кому интересно было бы слушать про старого Моисея, то он стал рассказывать о вторжении русских в 1914 году. Это были все те же истории об огромном количестве огней на горизонте, о горящих мельницах, уланах, пускавших своих лошадей пастись на поля, где рос овес. Своими саблями они срубали ветки сливовых деревьев и на скаку насыщались фруктами, пока понос не вынуждал их спешиться и засесть в первую же попавшуюся канаву. Покончив с боями 1914–1918 годов, он, набив в трубку несколько понюшек табака, перешел к войне с французами 1870–1871 годов, в которой участвовал его отец. Рассказал он и о прусском орудии под названием «Толстая Берта», обстреливавшем Париж до тех пор, пока в одном из французских дворцов король Пруссии не преобразился в кайзера единой Германии. Вернувшись еще на одно поколение назад, он поделился воспоминаниями о том, как его отец видел низкорослого Наполеона, скакавшего на белом коне по Подвангену.

Все это продолжалось и продолжалось: каждое поколение обязано было высказаться на предмет своего участия в войнах. А о чем им оставалось еще говорить? Роберт Розен тоже будет рассказывать своим детям о том, что он пережил в России. И еще через сотню лет люди неустанно будут рассказывать о подобных вещах.

В последнюю ночь все так же ворковали голуби. Утром мать приготовила завтрак, который помог ему прийти в себя после обильного возлияния. Кроме того, она сложила ему в дорогу столько еды, что ею можно было бы накормить всю его роту.

Когда Эрика заявила, что собирается на лошади, запряженной в повозку, проводить мужа до поезда, она всплеснула руками.

— На обратном пути лошадь понесет, ты свалишься в канаву или же вместе с ней заплутаешь в лесу, — сказал Герхард.

— Она моя жена, ей быть хозяйкой на нашем дворе, поэтому пусть хорошенько поучится управлять лошадью и телегой, — решил Роберт Розен.

Предложение матушки Берты, чтобы Герхард для страховки поехал с ними, устроившись сзади на досках, было отклонено. Молодой паре хотелось побыть наедине.

Он чуть было не забыл свою винтовку. Она лежала под диваном в гостиной и начинала уже покрываться солдатским золотом, то есть ржавчиной. Если бы Дорхен не задела ее метлой во время уборки, то она так бы и лежала до скончания всех войн.

Над этой почти забытой винтовкой все они громко смеялись, это был последний смех в то утро. Герхард и Кристоф отправились на поля сажать картошку.

— Сегодня День Святого Панкратиуса,[57]— закричал дедушка Вильгельм им вслед. — Подождите, пусть пройдут майские похолодания.

Потом было прощание без лишних слов, без слез и объятий. Дорхен проводила повозку до главной улицы деревни. Мать предпочла сразу же уйти в дом, потому что у нее вдруг нашлось сразу много дел, и потому что она просто не смогла бы вынести сцену прощания. Матушка Луиза стояла у садовой калитки. Зять подошел к ней и протянул ей руку. Когда он уже отошел от нее, она прокричала ему вслед, что он обязан остаться в живых.

Русские пленные кололи дрова. Проезжая мимо них, они слышали равномерные звуки раскалывающихся поленьев на господском дворе. Длинный Миша поднял руку, приветствуя их, возможно, он подумал о том, что немецкий солдат едет на фронт, чтобы убивать русских или брать их в плен. Миллионы из них будут еще доставлены в Германию, чтобы переколоть все оставшиеся дрова.

На вокзале было полно людей, большинство из которых выделялись своей военной формой. После ужасной зимы они получили отпуск на родину, а теперь вновь ехали на фронт, чтобы нанести последний, решающий удар.

— Когда мы вновь увидимся, все уже будет закончено, — думали они.

Так как вокруг было много народа, то Эрика не решилась броситься ему на шею. Она вела себя настолько мужественно, что даже не плакала. Но для этого и не было причин, так как такие поезда не имели ничего общего с печалью. Вокруг раздавались смех и возгласы. Люди махали друг другу белыми платками, из трубы локомотива вырывался пар. Отпускники, подобно членам движения «Сила через радость», продолжали свою весеннюю развлекательную поездку. В двенадцать тридцать последний вагон скрылся за поворотом.

* * *

Я вижу мою мать, направляющуюся домой, она в хорошем настроении. Она не особенно хорошо управляется с лошадьми, но добродушные животные сами тащат повозку в направлении Подвангена. Однако она не одинока, теперь с нею я, начинается моя жизнь. Она этого не знает, и мой отец не знает этого. Он хотел, чтобы я появилась, когда наступит мир, но я не могла так долго ждать. Лишь благодаря случаю я появилась на свет! Это произошло в те две недели домашнего отпуска, когда голуби вечерами ворковали на крыше сеновала. Случись по-другому, меня никогда бы не было. Моему отцу было двадцать два года, когда он впервые спал с женщиной, и сразу же с вытекающими отсюда последствиями. Сегодня над тобой, отец, посмеялись бы, но я благодарна тому, что ты вернулся домой для того, чтобы я жила.

Я его не видела, но все слышала. Его голос, грохот повозки по булыжной мостовой, пение русских пленных, игру органа в церкви, где проходила свадьба, и пронзительный крик обезумевшей женщины вечером того праздничного дня. Тот единственный час от Подвангена до вокзала был последним, во время которого мы были все вместе. Затем наши пути разошлись. Если бы они знали о том, что произойдет, то убежали бы в лес. Но они были в хорошем настроении и жили еще надеждами.

Прохладное утро сменяется теплым полуднем. Наконец-то зазеленели деревья на аллее, и везде, куда ни кинь взгляд, расцвели одуванчики. Моя мать и я едем домой. Она не грустит, разговаривает с лошадьми, один раз даже затягивает песню. На нас никто не обращает внимания. Лошади сами знают дорогу. Деревня встречает нас тишиною, как будто все находятся на похоронах. Посреди двора стоят обе матери. Эрика говорит им, что он поехал в добром настроении, с ним было много солдат, компания подобралась достойная.

Она поднимается в свою комнату наверх, откуда открывается прекрасный обзор, садится у окна и думает о том, что здесь ей теперь придется жить одной. Она еще не знает, что я уже рядом с ней. Она теперь часто будет стоять у окна, глядя на Восток.

Так заканчивается тот наш последний совместный майский день. Сводка вермахта сообщает об успехах танковой армии Манштейна на Керченском полуострове. Звучит все это красиво.

Спустя шестьдесят лет я сижу в саду и сопровождаю моего отца в его последней поездке, которая, собственно говоря, должна была стать его свадебным путешествием, правда, без невесты. Невестой солдату служит винтовка, говорили они тогда.

Жаль, что пропали те многие фотографии, что были сделаны тогда кенигсбергским фотоаппаратом во время их свадьбы. Я бы охотно прикрепила их рядом с картой России на стену, чтобы быть рядом со счастьем моей матери и увидеть моего отца в гражданской одежде. А так я знаю его лишь в военной форме на фоне русского снега.