— Так не о том разговор, мы ж понимаем! А вот если котят от него?

И притаскивают полдюжины кошек — разной окраски, стати и пушистости, от самого Севастополя везли. На любой вкус, какую выберет — или хоть всех сразу?

— Чистые все — три месяца мы их к котам не подпускали. И после не дадим, пока не окотятся. Чтоб потомство от вашего героя, без сомнений!

И кто додумался, выпустить к Партизану всех шестерых изголодавшихся по мужикам дам, одновременно? Считалось, что наш кавалер осмотрит, и выберет, как на конкурсе красоты, которая самая-самая… и такой мяв, и шерсть клочьями, насилу швабрами разогнали по углам, кто сказал, что кошки не дерутся, а лишь коты? Но после все ж не оплошал наш хвостатый герой — пришло письмо от севастопольцев, что целых два десятка котят родилось, и в талисманы оставить, и хорошим людям раздать, котяра наш во флотских кругах известен, так что потомство «того самого» — вот будут хозяева хвалиться, как в нашем времени победителями каких-то кошачьих конкурсов. У черноморцев даже на эмблеме кот мордой на нашего Партизана похож.

Кстати, потопленный американский авианосец был. Под норвежским флагом, тип «Индепенденс» — который пиндосы норвежцам продали и через Атлантику перегоняли. Вместе с крейсером, тип «Бруклин», вот юмор, тот самый, который в нашей истории стал аргентинским «Бельграно», и восемью эсминцами. Но экипажи технику толком не освоили, так что полностью боеспособной эскадру назвать нельзя. Когда я в Москве повстречался с Золотаревым (командовавшим нашей К-25 в том походе), он смеялся, что задача была почти полигонной, в открытом океане, при свободе маневра, да еще с шестибалльным волнением наверху, когда кораблям уже оружие применять затруднительно, и даже полный ход не развить, а лодке все пофиг. Ну пальнули по нам пару раз из «ежа», так не попали — а итог, плюс десять единиц на официальном счету. И почти четыре тысячи утонувших норвежцев и американцев (были там какие-то их представители и спецы), которых никто не спасал — с плотиков после сняли полторы сотни человек.

«Асгарду» в нашей зоне пришлось худо. Мы люди гуманные — честно предложили, самим явиться и повиниться, и на ком крови нет, тому наказания не будет. Правда, при допросе оказывалось, что для того раскаяние должно быть искренним — а за искренность считалось, сдашь ты еще кого-то или нет? И кто повиниться не успел, а уличен — мы не виноватые, предупреждали — двадцать пять лет на стройках народного хозяйства, или высшая, если виновен в конкретных делах. Жестоко — так немецкие камрады из «эдельвейса» пойманных «асгардовцев» тут же ставили к стенке, невзирая на возраст и пол (женщины тоже бывали, или активными, или сообщницами, кто знали о деятельности мужей или братьев, и не донесли). Ну а мы были «добрым полицаем», нам же этой землей еще владеть!

Пономаренко уважаю — дал нам три дня отдыха. Прямо как новобрачным. Насколько это было возможно — с четырьмя детьми, и нашими двумя, и Лазаревыми, и еще у Марь Степановны один. Спасибо этой доброй женщине — когда нам надо было уединиться, мы убегали в нашу квартиру, этажом выше — а весь «детский сад» обитал у Лазаревых.

После был Ленинград. «Дело Чуковской», которым Пантелеймон Кондратьич озадачил мою жену. Ну а я был в обеспечении и охране — «надеюсь, от вас она не убежит, как от наших товарищей, прогуляться решила, а майору Прохорову взыскание» (прим. авт — см. Алеет восход).

— Заодно отдохнете, товарищ Смоленцев. Погуляете по Ленинграду с женой.

Ну да, это лишь в фильме «Подвиг разведчика» можно, только с прежнего задания, домой в дверь, жену обнял, как уже машина ждет, к новому делу! Нет, если уж совсем припрет, бывало и так — но в постоянном режиме, резко возрастает опасность, что накосячишь, и себя погубишь, и дело провалишь. Так что отдых необходим — или хотя бы заведомо «курортное» задание, которое можно «на автопилоте» пройти.

— Так что там с этой Чуковской? Враги-бандеровцы ожидаются — а то ведь в Киев тогда тоже летели «отдохнуть»?

Анна Ахматова. Из неопубликованного дневника.

Анна Лазарева сдержала свое слово — устроив мне «творческую командировку» на север. Я согласилась, не в последнюю очередь оттого, что еще в военные годы в обиход вошло большое количество стихов и песен, сочиненных «моряками Северного Флота», некоторые из этих творений можно было назвать талантливыми. Также, наведя справки у знакомых, я узнала, что именно там и в то время началась карьера Лазаревой — не только супруги одного из адмиралов, но и самостоятельной фигуры в советской властной верхушке. Мое любопытство было разбужено, тем более, что иные из стихов производили впечатление написанными женщиной — однако сама Лазарева в беседе со мной свое авторство категорически отрицала.

Кроме меня, в состав делегации Союза Писателей было включено еще несколько малозначащих фигур. Вплоть до некоего Ивана Ефремова, принятого в члены Союза недавно — при том, что его открыто называли «креатурой» все той же Лазаревой — и который пока не написал ничего стоящего, кроме нескольких легковесных фантастических рассказов, путевых заметок про Монголию, и одного историко-приключенческого романа для юношества. Однако на его кандидатуре настаивал отдел пропаганды ЦК — так же как и на моей! — прочие же прошли по списку, представленному правлением СП. Чем этот фантазер заинтересовал верхушку Партии? Мне кажется, я нашла в итоге ответ.

Летели самолетом, что было непривычно. Хотя в СССР и существует Гражданский Воздушный Флот, и, в теории, любой советский гражданин может купить билет, реально этот способ путешествовать гораздо менее доступен, чем железная дорога. Надо отметить, что организовано все было с удобствами, и даже комфортом — за что вероятно следует благодарить некоего товарища, прикрепленного к нашей делегации от отдела пропаганды; однако же в Молотовске (первый пункт нашей программы) я заметила, что имя Анны Лазаревой действовало, как заклинание, оказывающее сильное влияние на ответственных лиц. Еще меня удивило, что среди этих лиц встречались и женщины — как мне сказали, начинавшие еще вместе с ней, в военные годы. Но наибольшее впечатление на меня произвел сам город!

Конечно, я читала в газетах о «новом центре советского кораблестроения». Ожидая увидеть скопище бараков при заводе, с духовным миром обитателей, как в известном романе Горького. В действительности же, судя по кругу нашего общения, доля высокообразованных людей там была едва ли не больше, чем в Ленинграде! Шестой год работал Северный Кораблестроительный институт, который в разговоре называли «университетом». Имелся театр, Дворец Культуры, Дом Офицеров, то ли два, то ли три кинотеатра; сам город выглядел вполне прилично, с кварталами многоэтажных домов, асфальтовыми мостовыми, уличным освещением, автобусами, парком культуры и отдыха, стадионом. Но главное, что я увидела — особенно когда мы посетили завод! — что «коммунистическая сознательность» и «трудовой энтузиазм» отнюдь не являются пропагандистской выдумкой большевиков. Хотя существовала и сложная система материального поощрения — но налицо было и желание сделать работу как можно лучше, быстрее, эффективнее — эти люди, происхождения из самых простых классов, воспринимали себя не «винтиками», не рабами, а сознательными участниками великого дела. И они столь же искренне стремились к знаниям, к повышению своего образовательного и духовного уровня — в чем им всячески помогала коммунистическая власть!