Площадь перед нашим штабом усеяна телами. Не противника — местных.

— Истинно сознательными оказались — говорит Стругацкий — погибли за свою революцию, за социализм!

Ну-ну, думай так — и оставайся в неведении, тебе же еще правильные книжки писать, для наших советских людей! Я же считаю, что китаезы бросились добивать слабейшего, увидев куда клонится чаша весов — ценя возможность затрофеиться даже больше, чем свои жизни! Мы бы проигрывали — они точно так же стали бы бить нас. Но вслух я это не скажу — и ранимой души Аркадия жалко, и он же опять к Бородаю, нашему особисту, с доносом на меня побежит! Не знает, дурачок… вот ей-богу, как вернемся, обязательно гитару возьму, в его присутствии, пока еще неизвестную здесь песню Высоцкого исполню, со словами (глядя в глаза нашего великого писателя) — «кто мне писал на службу жалобы? Не ты — да я же их читал!». Ты пока запомни, еще раз мой приказ нарушишь и вперед вылезешь, обязательно физическое внушение сделаю — и бить буду аккуратно, но сильно!

А пока что, надо нам ноги уносить из этого гостеприимного городка. Трое с половиной суток на одном месте, это выходит уже слишком много. Отдохнуть хотели — а что вышло…

Мы потеряли почти половину батальона — в строю осталось семнадцать советских и сто двенадцать китайцев. И сорок шесть раненых, в том числе тринадцать тяжелых (при том, что «трехсотых» с базы сумели на Большую Землю самолетом отправить, на вторую ночь прислали, на найденную нами площадку — я насилу отбрехался, ссылаясь на военную необходимость, сам не лететь!). Уничтожены бронетранспортер и шесть машин, еще четыре наши умельцы берутся быстро отремонтировать, благо что запчасти есть. Ли Юншену чертовски повезло — он на том БТРе ехал, в последнюю минуту соскочил, и с взводом в пешем строю. Ну, иди сюда, я тебе за инициативу и смелость благодарность объявлю, при всех. А наедине и неофициально — тебя чему учили, придурок? Это в поле такой боевой порядок оправдан, броня впереди, пехота за ее корпусом кучкуется, прячась от огня. А в населенном пункте наоборот, отделение по одной стороне улицы и дворам, отделение по другой стороне, а броня позади держится и огнем прикрывает! Ты технику по неумелости погубил, и экипаж — из четверых в БТР, трое погибло, один раненый. Нет, виниться не надо — ты выводы сделай, герой! Чтоб до конца нашего похода, снова на грабли не наступать.

Да, и прикажи своим — чтобы хоть пару америкосов, живыми! А то местные никого нам не оставят. Судя по крикам — те пиндосы, кому повезло бой пережить, сейчас завидуют погибшим. Тащи сюда всех, кого еще не успели прикончить — отберем самых осведомленных и благоразумных, а прочих вернем населению для продолжения процесса.

Ли Юншен, командир отряда.

Великий и многомудрый Конфуций учил, что основа и высшая добродетель, это послушание. Дети слушаются отцов, жены — мужей, простые люди — чиновников, солдаты — командиров, чиновники и командиры — правителя, и правитель — богов и предков! Когда все послушны, то в государстве порядок, процветание и покой. Когда же кто-то забывает о своем долге — начинается смута.

И если ты беспрекословно слушаешься того, кто выше — то тебя не могут ни в чем и обвинить.

А если Отец (будем называть так того, кто стоит над тобой) приказывает тебе неправедно и жестоко — то его за это покарает Небо. Ибо такой человек не может обладать должной почтительностью к своим Отцам.

Но Высокомудрый командир Скунс, подобно отцу, который заботливо наставляет неразумного сына, ответил — с богами и духами предков ясно, ну а люди разве всевидящи? И сказал, с отеческим вниманием:

— Дурында, ты что, полевые выходы забыл? Когда самый последний рядовой имеет право подать команду, обязательную для всех? Внимание, стой, замри!

Верно — это было, если при движение в группе, один из нас заметил, или даже почувствовал что-то опасное, или непонятное — движение ветки, блик оптики, след на земле, даже странный запах. Но ведь порядок и дисциплина в малой диверсионной группе, это совсем не то, что в большом войске?

— А в чем разница? Командир далеко и высоко — может просто не видеть и не знать то же что и ты! А ты не рядовой уже, а капитан, пусть пока и «авансом»! Что значит — кроме храбрости и послушания, тебе надо еще и думать. И решать, и отвечать за свои решения. Помня, что «преступное бездействие», это тоже поступок, караемый трибуналом.

Где границы дозволенного? Скунс снова посмотрел на меня как на неразумного, и ответил, что я волен делать все, что в моем понимании необходимо для победы. В Советской Армии, с победой прошедшей по половине мира, принято, что победителя не судят. Ограничений лишь два — первое, обязательное, это явно выраженная воля вышестоящего командира, когда прямо сказано, сделать что-то и указанный срок, или не допустить того-то. А второе, это общие правила тактики, отрабатываемые на тренировках, наивыгоднейшие в битве, «ведь не ходите же вы на руках»?

— Ходим — отвечаю я — не вы ли нас учили, в городе передвигаться согнувшись. «чтобы рукой в любой момент можно было коснуться земли»? И на учении, приказывали сержантам бить бамбуком тех, кто движется неправильно? Или в лесу, перемещаться «по-обезьяньи», на всех четырех (прим. авт — способ вьетнамских партизан в джунглях ночью. Сначала рука осторожно ощупывает выбранное место на предмет безопасности и тишины, затем нога подставляется к ней вплотную — и все повторить. По уверениям американцев, при должной тренировке абсолютно бесшумен — и позволяет пройти даже сквозь минное поле, в темноте, не снимая мин).

— А это уже тактика — отвечает Мудрейший — хотя, ты сам пример привел, когда правила меняются. Если по-обычному, не в бою, мы ходим как люди, то когда подкрадываешься в часовому ночью в лесу, лучше по-обезьяньи! Так поверь — то, чему вас обучали, это готовые рецепты на стандартные случаи в сражении. И нужно не только их заучить, но и понять, зачем — чтобы увидеть, если в каком-то конкретном бою выгоднее окажется поступить не так!

Я был в смятении. Выходит, у советских за каждый свой поступок можно подвергнуться суровому наказанию? За то, что ты содеял не по своей воле, а по приказу (а в войске иначе и не бывает)?

— Верно понял — усмехнулся Мудрейший — за каждое свое действие или бездействие, конкретно ты отвечаешь. А уж в какую сторону — от результата зависит. За победу — награда и чин. Наоборот — трибунал. Замечание, предупреждение, расстрел — хотя последнее, это лишь при тяжких последствиях, или твоем злоумышлении. Как например, если ты вступил в сговор с врагом, или к собственной выгоде что-то сделал, в ущерб победе! Так не ошибайся, и не предавай! Вот я — восемь лет назад лейтенантом был, и без единой награды. А теперь…

Я почтительно склонил голову. Поскольку мне говорили, что Мудрейший приехал к нам из самой Москвы, где сам Император Сталин удостоил его личной аудиенции и благоволения. Что здесь он наравне с самыми большими советскими генералами — и сам, еще пребывая в молодых годах, без всякого сомнения, станет генералом. Значит, он добился такого, потому что в каждом бою находил самый лучший путь к победе? Подобно тому, как у нас когда-то, любой человек, сдав три ступени экзаменов, мог стать чиновником при императорском дворе?