впутаюсь по любому. Только им об этом знать не надо. Пусть помозгуют над нормальной оплатой и не пытаются всучить мне пригоршню золотых зубов и несколько сломанных часов.

После того как перекусил, я подремал полтора часика, собрал в сумку два десятка писем, сунул туда же три пары шерстяных носков, пару варежек и белый колючий шарф. Добавил к этому немного выторгованных Матвеем лекарств и пищевую добавку с магнием. После чего тихонько собрался и покинул Бункер. Никаких долгих посиделок в тепле без причины, никакого привыкания к удобствам и безопасности. Я не могу позволить себе такой роскоши. Не могу…

Следующие трое суток — а считать я начал именно сутками, потому что спал урывками и большую часть времени находился в пути — я промотался между Бункером и Берлогой Апостола. Два раза я видел Ахава Гарпунера и каждый раз наши дорожки благополучно расходились.

Немало часов я посвятил изучению окрестностей, за три дня отыскав четыре замороженных трупа. К сожалению, улов был мизерным — видать при жизни они были из совсем уж не думавших о завтрашнем дне сидельцев. Потому и заблудились тут, не имея при себе ни карты, ни нормальных теплых вещей. Трупы я оттащил в Бункер, сдав монастырским для погребения.

Помимо мертвых тел я добыл немало дров и пару сумок мерзлой почвы, отыскал еще стебли и семена трупной травы, доставив все в Холл. Я старательно охотился, добыв за трое суток пятерых небольших медведей. Три ушли в Замок по новому торговому договору, что не делал лично меня богаче, но добавлял красок и тепла Холлу — жилетки, сапожки, мячи, удивительно хорошо вырезанные из принесенных мной бревнышек шары, биты и кегли. Так мало времени прошло, а некогда сумрачный и унылый Холл наполнился светом, теплом, шумом и весельем.

Тут стало настолько весело, что в последний мой приход я увидел семерых гостей из Центра, занявших крайний столик и сидящих вместе с улыбающимся Тихоном, угощающим гостей чаем и комментирующим ожесточенную игру в городки. Не забывали они с интересом поглядывать и на перебрасывающих небольшой мячик старушек.

Охота, поиск полезностей — все это интересно. Но большую часть времени я уделял тренировкам. Когда натруженное тело давало сигнал, что сегодня не стоит нагружать его физическими упражнениями, я просто бродил по снегу, ползал, потихоньку копал, учась создавать укрытия как можно быстрее. Учился бегать на снегоступах и лыжах, последние взяв на время у Апостола. На лыжах я стоять умел — как-никак детство прошло в деревне и любимая бабушка считала, что если мужик на лыжах никакой, то и в жизни таким же будет — беспутным, лыжню торить не умеющим и не видящим. Как я позднее перевел для себя ее слова — не привыкший с детства пробивать себе путь в снежной целине или же не привыкший с детства к регулярному спорту, в дальнейшей жизни не сможет быть ни ведущим, ни ведомым толковым. Не знаю откуда бабушка сделала для себя такой жизненный вывод. Но передвигаться на лыжах я умел и сейчас потихоньку освежал это умение — хотя по-прежнему в основном передвигаясь на снегоступах.

На исходе третьих суток случилось давно ожидаемое и страшное — меня долбанул чертов крылатый змей. И ведь тварь прямо вот подгадала момент, когда я, завидев залегшего в сугробе медведя, машинально приостановился. В этот миг я наклонился вперед и чуть присел, прищурил глаза, пытаясь определить размер зверя. И тут последовал удар от которого у меня ляскнули зубы, а сложившиеся колени ткнулись в мягкий снег. В спине что-то щелкнуло, рюкзак затрещал, по загривку будто молотом кузнечным ударили.

Я не успел сделать ничего. Да я и не понял ничего. Все заняло секунду. Тяжелейший удар. Колени утыкаются в снег. Из груди вырывается сдавленный сиплый выдох. Рывок. И я взмываю в воздух. Я лечу, непонимающе глядя на носки болтающихся подо мной сапог и быстро удаляющуюся землю.

Меня спасло одно — от ступора я очнулся все же быстро. Пусть и прохлопал пару секунду, может три, но не более. Дернувшись, схватился за рогатину и, даже не снимая ее с плеча, резко ткнул острием вверх. Мимо. Чуть наклонил и с силой — еще раз! На этот раз острие вошло в податливую плоть. Тонкий вибрирующий крик резанул уши. Дернув на себя, я ударил еще раз. Крик повторился и… земля начала приближаться. Не успел я обрадоваться, как сверху, по застонавшему защитному козырьку рюкзака пришелся новый удар. Червь пытался добить подранка. А вот хрен тебе, тварь! Я ударил еще раз и напружинил ноги, когда спуск превратился в падение. Рухнул я метров с пяти, как мне думается. Приземлился на ноги и, не устояв, рухнул на бок, без нужды перекатился и замер на спине, уставив дрожащее острие охотничьей рогатины в непроглядное черное небо. Из ходуном ходящей груди со стонами вырывались частые вздохи, ноги неконтролируемо дергались, зубы стиснуты так сильно, что я слышу их треск, ощущаю дикое напряжение челюстных мышц, понимаю, что прикусил нижнюю губу, но не в силах разжать хватку челюстей.

Вверху ничего…

Повторившийся крик донесся со стороны. Раненый червь улетал, решив не связываться со слишком уж кусачей жертвой. Чертов дракон этого мира… он поднял меня! Поднял как орел ягненка и унес в небо! Промедли я еще немного… и падение последовало бы с куда большей высоты.

Провалявшись так еще минут десять, постепенно сумев успокоиться, вернее заставив себя это сделать, я встал и на дрожащих ногах поспешил к Апостолу. Нас разделяло около километра и первые восемьсот метров я буквально летел на крыльях страха. Меня по-прежнему трясло. Шея закостенела в ожидании нового удара с небес, во вспотевшем затылке покалывало… Когда я понял свое состояние, заставил себя сделать кое-что еще — я остановился. И замер, глядя наверх, глядя туда, куда смотреть боялся.

Нет уж.

Я не дам этой твари поселить во мне фобию.

Не дам поселить во мне страх.

Я Охотник.

Я тот, кто убивает подобных тварей, а не боится их.

Я тут суперхищник!

Я на вершине пищевой цепочки!

Стоя у подножия холма, я дал себе слова, что убью трех крылатых червей при первой же представившейся возможности. Убью, чтобы доказать себе собственную силу и превосходство над этими тварями.

Когда я ввалился к Апостолу, тот только раз глянул на мой рюкзак и, все поняв, стащил с меня снаряжение и верхнюю одежду, после чего вручил стакан крепкого сладкого чая. Едва я допил — молча сидя на корточках