– Я ненавижу тебя. Не-на-ви-жу.

Он ей ничего не ответил. Валя помедлила и залезла на место водителя. А что ей еще оставалось! Куда она, на хрен, денется с подводной лодки.

Степа долбил монтировкой мерзлый грунт. Потом откидывал его лопатой. Работа шла медленно. Только когда одна из самых длинных ночей в году подошла к концу и небо из черного стало сначала темно-серым, а вскоре и светло-серым, Степан закончил рыть могилу. Она вышла неглубокой, не больше трех штыков. Воткнув в грунт лопату, Степа вернулся к «шестерке». Движок работал, печка тоже. В салоне было тепло. Маруська спала на переднем сиденье, свернувшись в клубок и прикрыв голову и лицо обеими руками. «Я делаю это для тебя, любимая, – с теплотой подумал тогда Степан. – Только для тебя».

Валя сидела на месте водителя, смотрела почти незрячими глазами в черно-белое пространство: земля, снег, голые деревья вдалеке. Она мерно раскачивалась: вперед – назад.

Степа не стал просить девчонок помочь. Сам вытащил тело Петьки из машины. Схватив его за ноги, доволок до могилы. Сам спрыгнул в яму, а потом за микитки стащил на себя Петьку. Когда труп рухнул на него, он кое-как уложил его и выбрался из ямы.

Посмотрел в могилу. Петя остался там, внутри. Он лежал на мерзлой земле на спине в странной позе, разбросав руки. Надо бы сложить ему руки и прикрыть глаза, но Степа чувствовал, что снова залезть в могилу ему не хватит сил – ни моральных, ни физических. Надо бы прочесть над другом поминальную молитву, но Степан не помнил никаких молитв. Он взял лопату и стал поспешно забрасывать Петькино тело только что вырытым грунтом...

...Сейчас, летом, все здесь было совсем по-другому. На месте могилы у валуна разрослась трава. Она почти скрыла из виду большой камень, который в прошлый свой приезд прикатил в изголовье импровизированного погоста Степан.

Гомонили птицы. Постукивал дятел. Басисто жужжал шмель, неутомимо перелетая с цветка на цветок. Отдаленный шум доносился от шоссе. Помнится, тогда, в девяносто четвертом, Степан не слышал дороги. То ли потому, что была ночь, то ли оттого, что за эти годы на трассе Е-95 сильно прибавилось машин.

Тогда только ледяные фары освещали черноту вокруг. Теперь кругом – разноцветье трав, буйство полевых цветов. Сквозь зелень листвы мягко светит солнце. И даже комары своим противным писком словно свидетельствуют о продолжающейся жизни. Продолжающейся – для него, Степана.

Он разделся до пояса и щедро опрыскал себя репеллентом.

Сначала выкорчевал на могиле траву. Собрал ее в кучу и отнес в близлежащий лес. Потом выровнял землю на образовавшейся площадке. Затем достал из джипа доски, кувалду, обрезки арматуры. По периметру могилы установил опалубку. Закрепил ее вбитой в землю арматурой.

В последние годы Степа редко занимался физическим трудом. Не считать же трудом ежедневные упражнения на тренажерах и теннис три раза в неделю. На любую тяжелую работу – в особняке или в саду – он кого-нибудь нанимал. Но только не на эту. И дело не в том, что, поручив работягам ухаживать за могилой Петьки в валдайском лесу, он мог выдать себя. Степа почему-то чувствовал: здесь он все должен сделать сам.

Может, он и в Россию вернулся, чтобы быть ближе к Петьке? В последние годы он часто вспоминал его и думал, как ему его не хватает – и с каждым годом все больше. Вот бы Петька тогда остался жив! Степа давным-давно сделал бы его своим заместителем. Даже дал бы ему должность коммерческого директора. В принципе, Петька оказался единственным человеком в его жизни, которому Степа мог бы довериться.

Да нет, конечно, не из-за Петьки он вернулся в Россию. После того как слегка притупилась боль от потери Маруськи – а она умерла в цюрихской клинике в августе девяносто пятого, – Степа понял, насколько ему скучно в Европе.

Ему было необыкновенно, феерически скучно. Все организованно, аккуратно, чисто. Словно заведено невидимым будильником. Расписано на годы вперед. Если у тебя нет денег – работай в поте лица своего, чтобы они у тебя появились. И моли бога, чтоб удалось заработать достойную пенсию. Тогда ты уйдешь на покой и сможешь разъезжать по свету: искусствоведческий тур в Италию, секс-тур в Таиланд, экзотическая поездка в Бразилию...

Степа сорвал свой куш в двадцать пять лет. Считай, вышел на пенсию. Конечно, в госпитале, где лечили Марусю – а точнее, где она умирала в комфортабельных условиях, – их, по незнанию языка и нравов, ободрали как липку. Но на лечение ушла лишь Маруськина доля. Даже кое-что от нее осталось. А потом и Степан – словно по инерции – лег в клинику. Но совсем в другую – пластической хирургии. Степе никогда не нравился его разрез глаз, слишком распахнутый, – и нос, чересчур простонародный. Через три месяца после трех операций он вышел из госпиталя неузнаваемо преображенным, но беднее на триста тысяч долларов.

Однако все равно при умелом обращении и известной экономии денег ему хватило бы до конца дней. В швейцарских банках тогда еще не спрашивали о происхождении наличных, даже у русских, и давали скромные, но приемлемые проценты. На одни только проценты от капитала можно было снимать маленькую, но сносную квартирку и не отказывать себе в еде и выпивке. Поэтому у Степы в его двадцать шесть лет было все: и европейский паспорт, и новая внешность, и деньги. И огромная куча свободного времени. И он с большущим трудом мог представить, чем занять себя. Разве что изо дня в день сидеть в баре и напиваться.

Однажды – он жил тогда в Париже – Степа на Монмартре, в русском ресторане «Светлана», познакомился с Алексом, или Саньком, – тоже недавним эмигрантом. Санек оказался забавным, сыпал анекдотами. Они уговорили пару бутылок «Столичной» и отправились смотреть пип-шоу на Сен-Дени. Вообще-то парижские проститутки, равно как и «Столичная», были Степе не вполне по карману, но один раз, по случаю встречи с соотечественником, он мог позволить себе такой разврат. После бурной ночи в борделе Степа притащил нового кореша домой – он снимал студию неподалеку от Северного вокзала. Утром соотечественники отправились в бистро похмеляться.

Санек пришел в восторг, узнав, что его собутыльник разбирается в автомобилях, и немедленно поведал Степе план быстрого и верного обогащения. Итак: в Европе огромный рынок подержанных машин. Стоят они здесь копейки. Особенно «утопленницы»: те, что по ротозейству хозяев попали под приливную волну или в наводнение. Внутри они, из-за того что побывали в воде, все гнилые, но выглядят как новенькие, и пробег бывает нулевый. Следовательно, план такой: они со Степаном покупают «утопленные» иномарки. У Санька имеются связи, чтобы приобрести их вообще за гроши. Затем они со Степой снимают гараж и доводят авто до кондиции. Вылизывают тачки: чистят, полируют, драят. Машины будут смотреться идеально: по крайней мере в ближайшие два месяца – до продажи. Затем они отправляют тачки в Россию, жители которой никак не могут насытиться нормальными авто. Там их отрывают с руками: втрое, вчетверо, впятеро дороже.

«А в чем прикол? – спросил тогда Степа нового друга. – Наши перегонщики и без нас скупают в Европе старые машины и гонят их в совок». – «Прикол, старик, в объемах, – сказал ему новый дружок. – Сейчас один человек гонит одну колымагу. А мы за-фрахтуем спецфуру – какими здесь новые тачки возят. И один шоферюга повезет сразу восемь штук. А следом другой – еще восемь. Концентрация капитала, как учил нас Владимир Ильич Ленин. Концессия, монополия, картель».