– Удачи, Эйслин.

В оставшееся время я стараюсь поговорить с как можно большим числом друзей, поднимаю руку при каждой возможности и обнимаюсь с Джеком после каждого урока. Если школа сможет быть хотя бы вполовину такой хорошей, когда я вернусь, я буду счастлива. Когда приезжает мама, меня провожает целая толпа.

Пока мы едем в больницу, у меня не перестают дрожать ноги. Я напоминаю себе – нет никакой гарантии, что их средство сработает. В самом деле, у «противоядия» могут быть неожиданные побочные эффекты, или окажется опаснее, чем «харизма». Не в первый раз я размышляю о том, что «долина смерти» между тестированием на животных и клиническими испытаниями устлана не проектами, которые не получили финансирования, а людьми, которые подверглись экспериментальному лечению, потерпевшему полный провал. Нет, от таких мыслей никакого толку, только пульс ускоряется.

Когда мы въезжаем на парковку, я в последний раз смотрю на телефон. Джек прислал мне десять сообщений, и в каждом из них один и тот же текст: «ДЛЯ МЕНЯ ТЫ НАВСЕГДА ОСТАНЕШЬСЯ «ТОЙ САМОЙ ДЕВУШКОЙ».

Ох, как я надеюсь, что это правда.

Мама держится рядом со мной, пока мы оформляем бумаги в больнице. Как только меня помещают в небольшую палату, появляются доктор Калдикотт и специалист по генной терапии, доктор Чо. С нашего согласия небольшая съемочная группа записывает все на камеру. Если это последние секунды, когда я могу быть смелой, я хочу, чтобы они вдохновляли других людей. Мои руки покрываются гусиной кожей.

– Другие уже получили противоядие?

Доктор Чо натянуто улыбается:

– Средство, которое, как мы надеемся, является противоядием, Эйслин. Ты – последняя, кто получит его в этой больнице.

– Могу я увидеть их?

Я посещала ребят регулярно, в основном, чтобы посидеть рядом с Шейном и подержать его за руку, чтобы рассказать ему о всех тех людях, которых он сможет доставать, когда ему станет лучше. Планирую быть рядом, когда это случится.

Доктор Калдикотт говорит:

– Конечно.

Доктор Чо моет руки и надевает перчатки.

– Готова?

Готова? Боже, сложно представить, как сильно я хотела получить CZ88 тогда, в июне. Сейчас мне кажется, что с того момента прошла целая жизнь. Я чувствую ком в горле и бессильно обмякаю, сидя на кровати. Слишком много других людей, для которых на самом деле прошла жизнь.

Я вцепляюсь руками в одеяло, на котором сижу, и заставляю себя сесть прямо.

– Готова.

Он вытирает мне руку. В отличие от средства, которое дала нам доктор Стернфилд, противоядие нужно дважды вводить сегодня, а потом, возможно, понадобится еще. Я дергаюсь от каждого укола иглы. Возможно, я теперь всю жизнь буду так на уколы реагировать. Закончив, доктор советует мне расслабиться. Ага, конечно.

Доктор Чо и доктор Калдикотт уходят, пообещав зайти позже. Съемочная группа остается, чтобы взять интервью у меня и у мамы. Они немало заплатили нам, чтобы запечатлеть на пленке мое потенциальное превращение обратно в стеснительную девочку. Ну ладно, это лучше, чем заставлять маму работать сверхурочно, чтобы собрать деньги на мое обучение. К счастью, семьи других подростков тоже согласились сняться в документальном фильме, так что вскоре съемочная группа уходит, чтобы заняться ими.

Внезапно в моей палате становится слишком тихо. Здесь не очень много развлечений. Видимо, у доктора Гордона не было времени позаботиться об этом, пока он сотрудничал с оперативной группой, чтобы найти противоядие, и убеждал полицию найти его дочь. Так или иначе, в эти дни мне было сложно смотреть ему в глаза. С одной стороны, он кажется искренне стремился сделать свою работу как можно лучше, но с другой стороны, какие бы генетические средства он ни дал доктору Стернфилд, именно они сделали ее такой, какая она есть.

Мама пододвигает кресло. Она выглядит слишком жизнерадостно, безуспешно пытаясь замаскировать свое беспокойство. Останется ли у меня способность читать лица, когда лекарство подействует? Надеюсь, что нет. Видеть все эмоции других людей невероятно утомительно.

Я беру ее за руки и чувствую, как они дрожат. Я изо всех сил пытаюсь изобразить жизнерадостную дочку.

– Я нормально себя чувствую. На самом деле, у меня с собой отличная книга, так что тебе не нужно ждать тут все время.

Она смахивает с кровати какую-то ниточку.

– А может я останусь ненадолго? Может сходим в кафетерий, устроим праздничный ужин.

Я улыбаюсь.

– Отлично, если ты именно так хочешь провести пятничный вечер.

Мы пробуем разваренные макароны, салат, который явно слишком долго пролежал в холодильнике, и лимонное желе в небольших пиалах, которое оказываются как раз кстати. Я откидываюсь на спинку стула и обдумываю, что сказать теперь.

– Знаешь, мама, чем бы все это ни кончилось, у тебя должна быть своя жизнь.

Она кашляет.

– Что ты имеешь в виду? С тобой и Сэмми у меня есть все, что мне нужно.

– Ты заслуживаешь большего. Папа умер уже давно, очень давно. Настал момент, когда тебе стоит подумать о свиданиях.

Она закашливается, подавившись.

– Ох, дорогая, давай решать по одной проблеме за раз.

Я передаю ей свою салфетку.

– Я просто хотела высказать эту идею, пока я еще не стала такой заторможенной, как обычно.

Кивнув, она вытирает губы.

– Я подумаю об этом.

Я планирую как можно скорее заняться оформлением ее онлайн-страницы. Будет забавно выпустить на волю мою внутреннюю Эви, чтобы обновить мамин гардероб.

Когда мы возвращаемся в палату, приходит незнакомый врач, чтобы осмотреть меня. Пока никаких изменений. Но не исключено, что изменения могут появиться через несколько дней или даже недель. Когда он уходит, мама говорит, что пойдет проведать Сэмми, раз я пока что в порядке. Я уверяю ее, что все нормально.

Как только она уходит, я плетусь к лифту в тапочках, сделанных из того же материала, что и одноразовые подгузники, и отправляюсь в отделение, где лежат Себастьян, Ксавьер, Джесси и Шейн. Когда они впали в кому, их снова перевели в палату, предназначенную только для мальчиков.

Я хлопаю в ладоши:

– И вы называете это вечеринкой?

Они лежат на спинах, как обычно. Вдоль противоположной стены палаты их родственники расставили стулья, чтобы записать интервью для документального фильма. Мама Шейна машет мне рукой и прикладывает палец к губам, потому что камера сейчас снимает.

Я подхожу к кровати Себастьяна и провожу пальцами по одеялу. Когда я вспоминаю, каким гибким и подвижным было его тело, как он мог создать нечто прекрасное даже в серых стенах больничной палаты, у меня перехватывает горло. Вот бы снова увидеть, как он исполняет пируэты на сцене. Хоть раз. Переходя от его кровати к той, где лежит Джесси, я шепчу им: «Проснись».