– Температура у него вроде нормальная. И кожа нормального цвета.

Я прочищаю горло.

– У вас у всех кожа была вполне нормальная все время, только загар сошел.

Все взгляды сходятся на мне. Хлоя качает головой.

– Как случилось, что ты не впала в кому?

Я прикусывая губу, чувствуя вину за то, в чем вообще не виновата.

– Я много думала об этом, и я могу только сказать, что мне повезло, может из-за каких-то странных антител. Но у меня тоже были симптомы, и без противоядия я бы в итоге тоже заболела, как Шейн.

Мы все смотрим в его сторону. Вот бы он приоткрыл рот или моргнул. Но вместо этого монитор рядом с ним начинает пищать, сначала тихо, а потом все громче и громче. В комнату вбегает медсестра и проверяет его. Ее губы сжимаются в тонкую линию и она уносится прочь, игнорируя доносящиеся ей вслед наши крики:

– Что случилось?

Через несколько секунд она возвращается с незнакомым мне врачом, который осматривает Шейна, а писк монитора тем временем превращается в непрерывное завывание. К ним присоединяется еще один врач. А один из исследователей, который сегодня праздновал вместе с нами, стоит рядом, скрестив руки на груди.

Медсестра заставляет нас отойти от кровати Шейна.

– Дети, дайте нам больше места.

Мы дрожим и переглядываемся друг с другом. В течение нескольких минут первый врач лихорадочно выкрикивает команды, а потом Шейна увозят на каталке. Как это могло случиться? На смену праздничному настроению приходит страх, от которого крутит животы. Мы с Хлоей отказываемся уходить из палаты мальчиков, хотя медсестра настаивает.

Хлоя так крепко обнимает Джесси, что тот морщится.

– Ему должно стать лучше, обязательно должно стать лучше.

Я сажусь рядом с Себастьяном. Я держу его за одну руку, а Ксавьер – за другую. В оцепенении мы ждем, ведь то, что есть в нашей крови, есть и в крови Шейна.

Наконец, несколько часов спустя, возвращается доктор Калдикотт. На лице закаленного в боях человека я вижу то, от чего на меня обрушивается водоворот боли. Слезы.

Меня охватывает чувство безнадежности. Этого не может быть. Этого. Не. Может. Быть.

– Нет! – кричу я.

Доктор Калдикотт вытирает щеки.

– Мне очень, очень жаль.

После смерти Шейна мир вокруг будто становится темнее и наваливается на меня всей тяжестью. На следующее утро небо словно спускается ниже и над нами нависают дождевые облака. Хотя несколько раз мне кажется, что больше уже не смогу плакать, я не могу остановиться. Шейн, ох, Шейн.

На следующий день меня выпускают из больницы, а вскоре после этого ее стены покидают и остальные. Утром в день похорон Шейна небо становится синим, как его глаза. Это то кобальтово-синее октябрьское небо, которое так и зовет пробежаться по лабиринтам кукурузного поля и выпить свежего сидра.

Родители Шейна попросили меня подготовить надгробную речь. В первый раз за несколько месяцев меня мутит от мысли о выступлении перед публикой. Но я напоминаю себе, что я уже выступала перед целыми залами, а онлайн – даже перед тысячами, и не упала в обморок. Нет никаких оснований возвращаться в те дни, когда меня одолевала паника из-за того, что я никогда не смогу быть услышанной. А если мне предстоит говорить о своем дорогом друге, я хочу, чтобы меня услышали.

И все-таки я чувствую острый укол боли, идя к возвышению перед церковными скамьями. Но я не убегаю.

Сжав кулаки, я набираю полную грудь воздуха и начинаю говорить, обращаясь к огромной толпе передо мной.

– Я познакомилась с Шейном почти пять месяцев назад и была совершенно уверена, что мы никогда не станем друзьями. Но мы подружились.

По толпе пробегают шепотки.

Я продолжаю:

– Мне довелось узнать, каким Шейн был в глубине души. Человек, который умел превращать любой испуг в смех, и помогал понять, что сделать с самыми ужасными страхами. Когда мы вместе оказались в больнице, это он предложил записать видео и отправить их тем, кого мы любим, чтобы мы могли попрощаться так, как решим сами. И именно так Шейн вел себя всегда.

– Неизбежно узнаешь другого человека по-настоящему хорошо и по-настоящему быстро, если слышишь, что он рассказывает близким в сообщениях, которые считает предсмертными.

В моей памяти одна за другой всплывают картины – Шейн держит меня за руку, когда я лежу на больничной кровати, перешучивается с Сэмми в чате, бредет по воде на побережье полуострова. Мне приходится собрать все силы, чтобы продолжать:

– Сейчас я жалею, что не записала такое видео для него, чтобы сказать, как мне в итоге понравилось «Шоу Шейна». То настоящее, что было скрыто за всей этой шумихой. Оно было веселым, милым, верным себе и никогда не становилось предсказуемым. Другого такого не будет.

Скорбь может поглотить меня в любой момент, и я заканчиваю словами:

– Шейн решил принять «харизму», чтобы стать неотразимым, и знаете что? Он таким и был.

Я поднимаю глаза на толпу, лишь смутно различая людей сквозь слезы. Среди пришедших на похороны много девочек-подростков. Я представляю, как дух Шейна смотрит на все это сверху и бормочет себе под нос: «Какая досада». Внутренне улыбнувшись этой мысли, я возвращаюсь на свое место, где мой «красавчик» заключает меня в объятия.

В следующие несколько недель я провожу много времени в своей комнате, либо делая домашнюю работу, либо переписываясь с Джеком и Эви. Дело не в том, что я вернулась к своему прежнему затворничеству, дело в том, что мне нужно пережить это горе в одиночестве. Эви не дергает меня насчет вечеринок, которые я пропускаю, Джек не настаивает, чтобы мы проводили время наедине.

Но есть кое-что хорошее: анализы крови показывают, что оба вируса, входившие в состав CZ88, полностью исчезли у всех пациентов. Так что мы больше не заразны. Предположительно, наши измененные ДНК в клеточной ткани тоже полностью вернулись в норму. Об этом свидетельствует улучшение нашего физического состояния и личностные изменения – о которых, впрочем, можно поспорить.

В ходе поисков противоядия оперативная группа поделилась сведениями о моем геноме с семью авторитетными исследовательскими организациями, и все они предложили мне детальные отчеты о том, как мое тело будет меняться с возрастом. Часть меня испытывает искушение узнать, рано ли я поседею и чем я рискую заболеть. Но более мудрая часть меня откладывает эти отчеты в сторону. Гораздо важнее по-настоящему наслаждаться тем, что мне семнадцать.

В последнее время у меня было не так уж много возможностей радоваться. Конечно, Джек и Эви заходят ко мне все чаще, но в основном эти встречи оканчиваются безуспешными попытками меня ободрить.

В конце концов, общаясь с Джеком во время этих встреч я обнаруживаю, что он был прав – моя способность «понимать его» не изменилась после того, как я приняла противоядие. Наша дружба оставила достаточно следов в моей душе, чтобы мне всегда было хорошо рядом с ним. Это подтверждают и слова врача, который консультировал нас: я совершенно не обязательно вернусь к исходному уровню, когда пройдет воздействие «харизмы». В последние месяцы мое поведение определялось моей улучшенной ДНК, но ведя себя иначе, я изменила связи в своем мозгу – точно так же экспозиционная терапия может вызывать изменения, которые заметны на снимках мозга. Все дело в том, чтобы продолжать практиковаться.