Наконец «Вольво» Березанского выкатила совсем уж на неодушевленные улицы. Нет, это были, конечно, не проселки, мы все-таки оставались в черте Москвы, и фонари изредка тут встречались. Но вокруг не было ни души. Лишь где-то очень далеко, чуть не на горизонте, вздымались обычные многоэтажки, окна которых правильными и бесчисленными рядами светили чуть тревожным светом. Там жили люди.

А здесь меня ожидало что-то, придуманное одним из самых хитроумных и изворотливых преступных умов нашей весьма многосторонней блатни. Не удивительно, что мне и свет московских квартир казался тревожным.

Потом из темноты вывалились склады. Их было очень много. Над дверями и воротами некоторых горели лампочки, но гораздо больше было совершенно темных углов. Где-то близко загрохотала электричка, это звучала Павелецкая дорога. Я решил, что тут под звуки проходящей электрички можно стрелять из автомата – никто не услышит.

Внезапно «Вольво» исчезла. Он просто растворился в темноте, а я не уследил, где именно.

Я засек время, когда потерял его, прошвырнулся на всей скорости, на какую была способна моя «волжанка», вперед по дороге, чтобы догнать его, если он выключил габариты, ничего не обнаружил, вернулся назад. И стал методично исследовать все сугробы.

Две или три щели показались мне вполне достойными внимания, я сбегал и осмотрел их пешком. В них оказались обыкновенные тупики, малопригодные для засады.

Я начал побаиваться. Прошло уже пятнадцать минут, как я потерял Березанского. Он вполне мог въехать во двор какого-нибудь склада или даже укрыться в самом складе, и тогда мне, чтобы найти его, пришлось бы вызвать помощь. Вернее, чтобы найти его труп. А сволочь Комарик по-прежнему будет неуязвим и недосягаем. Потому что, как было обговорено с начальством, на косвенных уликах его не посадишь.

После третьего возвращения к машине мне вдруг позвонил Шеф. Я ответил, что мне некогда с ним разговаривать, что сейчас, быть может, Березанского мочат, но примерный район своего нахождения все-таки сообщил. Шеф, как показалось, расстроился, что я упустил адвоката.

И когда я уже потерял надежду, «Вольво» вдруг нашлась. Машина затесалась между рядами тесных гаражей, построенных в полосе отчуждения железной дороги. Радиатор уже остывал.

Я осмотрелся. Его следы от машины вели к гаражам, за которыми начиналась Павелецкая железка. Дверь одного из гаражей, чуть побольше остальных, как мне показалось, была приоткрыта. Но света из него не пробивалось. Он казался таким же пустым и брошенным, как все в округе.

Прошла еще одна электричка. Я подкрался совсем близко к двери и вытащил «узи».

Времени, как я отстал от него, прошло двадцать три минуты. Я решил подождать еще минут семь, а потом входить в гараж.

Конечно, это могло оказаться ошибкой, но все-таки я решил немного выждать. Вдруг нервы не выдержат у того, у другого. Хотя, судя по всему, трепетание его нервов я переоценил. Может, они куда больше гуляли у меня, чем у него. Уж очень здорово он выбрал место нашей последней разборки.

Я подумал, что даже Березанский подкатил к этому гаражику без засвеченных фар. Тут же вспомнил о своей машине. Вовремя я ее бросил, если Шеф пойдет меня разыскивать, им легче, чем мне, будет определить исходную точку. Но вот порыскать придется основательно, если не догадаются собаку взять. Наверняка не догадаются. А когда менты приедут, все будет уже кончено.

Я встряхнулся, посмотрел на свои «Командирские». Время вышло. Я сделал оставшийся мне до двери один шаг. Положил руку на ребра у замковых петель. Очень солидное устройство, не слабее, чем ворота в особняке Аркадии.

Потянул, ворота хорошо были смазаны, они только чуть зашипели, и сразу открылась щель сантиметров в тридцать. Если бы я был в летнем, я бы в нее пролез, но сейчас на мне было столько всего, что я даже и не думал проскочить в нее. Я собрался с духом, почему-то очень не хотелось ползти в эту нору.

Дверь была тяжелая, сваренная из чего-то потяжелее, чем просто листовое полумиллиметровое железо. И ходила в петлях очень тихо.

Потянул еще, тут же остановил, ощутив в руке под перчаткой инерцию тяжеленной конструкции. Но я все-таки остановил ее ровно в том месте, где хотел, теперь я мог проскочить, не зашумев и не открывая дверь шире. Эти миллиметры, возможно, не давали упасть лопате, или ведру, или еще чему-то, что он поставил как сигнальное устройство.

Я сделал шаг, потом еще полшага, тут же отставил ногу в сторону, в диком темпе, почти волевым усилием заставляя глаза поскорее привыкнуть к темноте. И вдруг… Это был обрезок сетки рабицы, выставленный полукругом около двери. Невысокая, сантиметров сорок, чтобы нельзя было случайно перешагнуть или нащупать рукой, совершенно невидимая в темноте. Очень умная ловушка…

Стоило мне зашуметь, сейчас же стало что-то происходить.

Я еще попытался было отвернуться, чтобы спасти глаза, почему-то мне показалось, именно глаза нужно беречь, я даже руку почти донес до лица, выдергивая другой «узи», но все равно опоздал. Вспышка под ногами замазала мои глазные яблоки вернее, чем если бы кто-то вывернул их из черепа как перегоревшие лампочки из патронов. И странное дело, от этого и остальные мои движения стали ненадежными, неуверенными, словно у паралитика.

Я еще пытался достать «узи», но уже запутался в перевязи и, не соображая почти ничего, пытался вспомнить, что делать, чтобы заставить его выстрелить хоть раз. Потом я услышал сквозь ошеломительно сильный ток крови в ушах легкие шаги сбоку и почувствовал сильный, очень сильный удар по затылку.

Что-то очень холодное, плоское и тяжелое сильно ударило меня по всему телу разом, по лицу и по плечу, и лишь выставленный с «узи» локоть немного смягчил этот удар. Я понял, что упал на пол и сознание уходит от меня. Я еще боролся, чтобы сохранить понимание происходящего вокруг, но все было черно, и такая же чернота залила мое сознание…

Я пришел в себя на редкость удачно, то есть быстро – голова еще не начала по-настоящему болеть. Но с этим все было в порядке, все было впереди. Меня, я знал наверняка, ждала такая боль, словно я выстоял против Мохаммеда Али добрых шесть раундов, и бил он исключительно в голову.

Под потолком горела слабенькая, ватт на пятнадцать, лампочка. Вокруг нее был сделан абажур из жести, очень неудачный, по-моему, потому что он бросал на меня почти весь свет, который вырабатывала лампа, а три угла в гараже оставались неосвещенными.

В одном углу сидел на стуле Березанский. Он был в полном сознании, глаза его лихорадочно блестели, а иногда он дергал руками, скованными наручниками под стулом, на котором сидел. Это был хороший способ зафиксировать человека, я и сам его часто использую, его все используют, как теперь выяснилось, даже Комарик. Рот адвоката был заклеен, и я почему-то сразу вспомнил, что такую же ленту взял с собой, когда переезжал к Аркадии, но вот ни разу в этом деле ею не воспользовался.

В другом углу стоял небольшой верстак. На нем, помимо инструментов, которые я не видел, лежали теперь мои вещи. Это я понял по свисающим через кромку верстака ремням от «узи» и по тому, как человек в черной маске изучал все, что там лежало.