пирамиду два охранника в серых галабеях, проверявшие билеты, гостеприимно приветствовали ранних посетителей. Их радость была такой искренней, что Александра даже насторожилась. Так радуются, когда заманивают. Войдя в пирамиду вслед за Онуфриенко и сделав несколько шагов по достаточно просторному ходу, она нерешительно остановилась около узкого низкого коридора, в который предстояло пройти.

– Идемте, что же вы? – обернулся к ней спутник.

– Предупреждаю! У меня клаустрофобия! – заявила она на всякий случай, с опаской заглядывая в сумрачный проход.

– Идемте, идемте, не задерживайте движение, сзади вас группа японцев торопится пролезть, – поторопил Онуфриенко.

– А далеко надо идти? – поинтересовалась она, хотя любой ответ проводника не имел значения. Идти все равно пришлось бы.

– Всего-то три коридорчика, – небрежно пояснил тот.

Вошли в проход с деревянным настилом на полу. Идти можно было только согнувшись пополам на полусогнутых ногах. Сделав несколько шагов, она вспомнила, как называется этот способ передвижения – «в три погибели». «Первый коридор – погибель первая», – поняла она, с трудом поспевая за спиной Онуфриенко. Вернуться было невозможно – за спиной уже слышался гомон неутомимых японцев. Воздуха не хватало. Сдавило дыхание. Хотелось распрямить занывшую спину, и от осознания невозможности распрямить хотелось еще сильнее. Казалось, многотысячетонная каменная масса над головой стремится сплющить любопытных людишек, пытающихся узнать то, что знать им не дано.

– Японцам хорошо, им почти сгибаться не надо, – пробурчала Александра вслед спине.

– Сюда немцы тоже ходят, – успокоил ее Онуфриенко.

– Послушайте, Александр, может, я как-то все же вернусь, а? – затосковала она. – У меня ведь правда клаустрофобия… я в лифтах ездить не могу… и замкнутые пространства для меня… просто караул. Сейчас рухну и перекрою дорогу вашим любимым японцам.

– Соберитесь, Александра! – бодрым голосом сказал он. – И поменьше разговаривайте. Впереди Большая галерея. Там будет легче. Вы, кстати, в Киево-Печерской лавре были? В подземном склепе на могиле Ильи Муромца?

– Нет, – выдохнула она.

– И не ходите. Там еще тяжелее, – обнадежил проводник.

Наконец вынырнули из узкого прохода в пространство, где можно было распрямиться.

– Далеко еще? – демонстративно потирая поясницу, спросила она.

– Галерею пройдем – и считайте, пришли. У вас все получится! – Его оптимизм был неиссякаем.

«Слава богу, не похлопал по плечу и не сказал „жми, деточка!“, как говаривал отец, когда хотел вдохновить на учебные подвиги в школе и институте», – подумала она. Делать после такой фразы уже ничего не хотелось.

– Все, что мне было нужно, я уже поняла, – снова намекнула она, стараясь отдышаться.

– Александра, смешно! Всего-то осталось пройти через Большую галерею и еще чуть-чуть… Здесь идти-то всего ничего! – Онуфриенко прижался к перилам, пропустил ее вперед и легонько подтолкнул в спину.

– Говорю же, у меня клаустрофобия! – слабо сопротивлялась мученица, облизывая вдруг пересохшие губы. – Это с рождения… я семимесячная родилась… кислородное голодание… маме кесарево делали… – с трудом проговорила она, нехотя двигаясь вперед. – Это по Грофу – перинатальная матрица…

– Какая еще «Матрица»? При чем здесь этот дурацкий фильм? – донеслось сзади.

Новый лаз в конце галереи показался еще уже.

«Погибель вторая», – решила она и, согнувшись, шагнула вперед…

Оказавшись наконец в склепе камеры Царя, Александра, забыв про белые брюки и не обращая внимания на группу окруживших саркофаг итальянцев, прислонилась к стене. Итальянцы, непривычно для себя тихонько переговариваясь, помогли вылезти из саркофага девушке с одуревшим взглядом и двинулись к выходу, откуда вскоре появился первый японец, наверное, разведчик, потому что на его призывный крик один за другим в камеру проник весь отряд, взорвав тишину радостным гомоном. Однако, столпившись у саркофага, японцы притихли, а потом, шепотом, судя по всему, обсудив собственную глупость – такой долгий путь, столько мучений только ради того, чтобы оказаться около гранитного ящика без крышки, который к тому же запрещено фотографировать, – видимо, единодушно решили не отговаривать знакомых и родственников последовать по их стопам. После чего радостно покинули камеру.

«А гроб-то вовсе не золотой, – безразлично подумала она. – Да и не гроб это вовсе. Наверное, не в ту пирамиду зашла».

– Отдохните, Александра, присядьте на пол, – посоветовал Онуфриенко, уже расположившийся у стены. – Закройте глаза. Послушайте ситуацию. Послушайте пространство. До следующей группы минут десять у нас есть. А обратно идти всегда легче.

Александра послушно опустилась на каменный пол и прикрыла глаза. Ситуацию она слушать не стала. Ситуация явно могла быть и получше. Если бы отсюда ходил просторный лифт с прозрачными стенками… Принялась слушать пространство. Мысли о вечном не приходили. Наверное, потому, что пространства было мало и не хватало воздуха. Решила подумать о насущном. Голод не в счет. «Итак, чего я пока добилась? – размышляла она. – Меня привело в Египет и сюда, в пирамиду, желание понять мотивы этих странных людей, находящихся в «пограничном состоянии». Я поступаю правильно, разместившись на разделительной полосе между здравомыслием и безумием. Только так все можно разглядеть. Ведь что-то происходило и со мной во время медитации, когда разум отключился и я отправилась бродить по собственному подсознанию. Почему я назвала Онуфриенко Порфирием? Кто такой Порфирий? Плод медитативной фантазии? И почему Онуфриенко взялся меня опекать? Совсем не так, как Иван Фомич. А странная реакция „Зеленого Поля“? „Не могу поверить…“ Не можешь – не верь! А я хочу понять. Понять, что же существует за гранью понимания. Это странное знакомство с Онуфриенко… Шкатулка, которую нельзя открывать, рукопись про Соловьева, с его видениями… И Сашечка… Он не отталкивает, но обволакивает своим нарочитым безразличием и строгостью, за которыми, если присмотреться, скрывается внимание и непонятный интерес. Ведет себя так, будто между ними существует какая-то высшая близость, не зависящая от времени и пространства. А вообще, – она сквозь ресницы скользнула взглядом по окаменевшему лицу и застывшей у стены «в позе лотоса» фигуре попутчика, – похоже, я ему для чего-то нужна. Впрочем, как и он мне. И от этого игра становится еще интереснее». Она открыла глаза. Почувствовала, что дышать стало легче, словно в камеру подкачали порцию свежего воздуха. Онуфриенко был по-прежнему неподвижен, умиротворенно пребывая где-то в своем астрале, и, судя по выражению лица, ему там было хорошо. «А я-то что здесь делаю? – Мысль показалась вполне естественной. – Почему я обязана его ждать в духоте и полумраке? В конце концов, я свободная и независимая женщина! И не обязана под