– А зачем с ней встречался? О поэзии беседовал?

– Просто крутился по работе, за Скворцовым приглядывал, как ты велел, – не преминул подчеркнуть свое усердие он.

– Не тронул, а? – отогнал ладонью уточку Дюша. – Только руку ей сломал? Ногу?

Колька безмятежно ловил резиновую игрушку – она не давалась, прыгала на воде. Степан подтолкнул ее брату.

– Не тронул, – гнул свое. – Она приличная девочка. Чего ей руки ломать?

У отца даже глаза как-то побелели. Пальцы намыливали Кольке волосы, почесывали голову, смахивали со лба пену, чтобы не попала в глаза.

– Я тебя… Я…

– Это не как в те разы, – возразил Степан.

– …Смывай.

Степан наполнил водой пластмассовый ковшик.

«Тех разов» было много. После одного из них – «шлюховатой дрянью рода человеческого» оказалась одна из сотрудниц, и Степан взялся вразумить ее после корпоративной вечеринки – его вышибли с работы. Дюше пришлось дернуть за свои рычаги, чтобы устроить сына на другое теплое местечко – нынешнее.

– Когда я ее высадил, она была живая и не поломанная.

Дюша приставил Кольке ко лбу ладонь козырьком, чтобы мыло не попало в глаза. Степан осторожно наклонил ковшик, чтобы струя не испугала, принялся смывать шампунь. Колька блаженно прикрыл глаза.

– Урою, если узнаю, что это было не так, – пообещал Дюша. – Уладь это сам.

27

– Он какой-то странный, – все не могла успокоиться Лида. – Зачем говорить человеку такие вещи? Он же врач.

– Ну, наверное, он не просто трепался. Знает все-таки. Раз врач, – Петр пилил в тарелке курицу на пару и старался не соскользнуть с беседы. Лиде перипетии дня не испортили аппетит. Она жевала и говорила:

– Среди врачей тоже немало трепла. Помнишь, как в той клинике на Китай-городе мне врачиха сообщила: «У вас детская матка»?

Потом запила водой – алкоголь в их доме уже давно не появлялся. Вредно не только для зачатия, и до – тоже.

Петр не знал, как прекратить этот разговор: опять о детях. Но понимал, что прекратить его нельзя – Лида сразу заметит, и тогда…

– Да уж. Но это все-таки клиника при научном институте или как-то так, если я правильно понял. Не фуфло, чтобы тянуть деньги.

– Петь, ну как я могу не нервничать, если я уже нервничаю?

– Так сказал-то он – что?

– Что ничего делать не надо. Многие бросают все процедуры, машут рукой – расслабляются, и тогда оно само.

– Звучит, по крайней мере, понятно… Но мы, конечно, не бросим курс в «Потомках», – тотчас заверил он, понимая, что она этого ждет. – Там, похоже, знают свое дело и берутся основательно.

– Будешь еще рататуй?

– Давай. Лид, а поговори со мной о девичьем?

Та перекладывала ложкой овощи на тарелку.

– Ну? – удивилась жена.

– Мне прям нужен такой, знаешь, разговор девочек-девочек за бутылкой вина.

– Без вина, – строго напомнила Лида, тут же напряглась. – Ты что, днем, когда я не вижу, понемногу выпиваешь?

– Нет, ты что!

«А врач не дурак», – подумал он. Лида была на нервах.

– Ладно. Давай о девичьем.

– Вот тебе двадцать.

– Ох. А можно, тридцать хотя бы?

– А что с двадцатью не так?

– Мерзкий возраст.

– Я думал, всем женщинам хочется быть красивее и моложе – всегда, – признался Петр.

– Сейчас.

Лида вернулась с бутылкой, в другой руке скрещивались хрустальные ножки. Поставила бокалы.

– Я думал, у нас как в Эмиратах. Отрубают голову за каплю алкоголя.

– Оно безалкогольное. Раз уж разговор такой зашел.

Чокнулись, выпили.

– Ну. Мне двадцать, – пригласила к продолжению Лида.

– И вот тебя клеит мужик, которому, извини, уже так прямо шестьдесят.

– Шеф твой опять, что ли, закрутил? Вроде давно по бабам не бегал. Я думала, он прекратил совсем.

– Ну ты что! Такое пожизненно. Как алкоголизм.

– Давно о его романах слышно не было.

– Он с тех пор просто стал лучше заметать следы. Лид, ну не суть. Я сказал «Борис», просто чтобы ты представляла общие вводные. Внешность, деньги и так далее.

– Ну Борис нормальный. Что?.. Не категорически противный, я хочу сказать. Можно и влюбиться. Тем более деньги, знаешь. Можно отрицать сколько угодно, но это украшает.

– Свинья ты, Лида.

– Мне двадцать лет!

– Но он же понимает, что без денег она бы вряд ли на него запала.

– И что?

– Ну я бы сказал: очень даже что.

– Не деньги ведь нужны. Как правило. Если там не совсем уж прямо купи-продай…

– Нет, не похоже.

– Нужен покой. В сущности, что там его дает – крутые бицепсы, крутые мозги или крутые деньги, это как раз не очень важно… Конечно, есть девочки, которым нужны крутые ощущения, но от таких мальчики, по-моему, бегают. Очень даже можно полюбить человека за покой, который он тебе дарит.

– Да, но ведь факт остается фактом: он платит.

– Ну а почему ты думаешь, что ему это не нравится?

– Мне бы не понравилось, наверное.

– Но тебе же нравится, что у меня есть вот это все. Эта квартира, эти шмотки, что понадобились процедуры в «Потомках», их мы тоже можем себе позволить. Спроси себя… Ну вот и он. Он просто рад, что может. Вот и все.

– Не знаю.

– Я тоже не знаю, – призналась Лида. – Нам пока не шестьдесят. Тютчев писал. «На склоне наших дней нежней мы любим и суеверней». Больше не знаю.

– Последняя гастроль типа? Мне-то казалось, наоборот, к шестидесяти уже ничему и никому не удивляешься. Уже все видел. Всех, извини, переебал. Скучно. Ну не то что прям скучно. А лень возиться. Неохота вот это все… Другие интересы.

– Не совсем так, – задумалась Лида. – Знаешь, мне кажется, взрослому человеку сначала просто жалко юного: юность же, в сущности, очень дурацкая. Нелепая. Не дай бог снова двадцать. А потом уж само туда сползло… Ну типа по схеме служебного романа. Сначала и в мыслях не было, а потом оно само.

Петр только вскинул брови, принялся изучать рубиновые огоньки в бокале.

– Ну? Я тебе помогла? Утешила?

– Помогла… А по вкусу – простой виноградный сок.

За разговором бутылку все же прикончили.

Хотя вино было пустышкой – просто сок, разлитый в винную бутылку с винной этикеткой, – заснул Петр, как после перепоя. Свалился камнем на самое дно. Уже в следующий миг тьма была лесной. С просветами вверху.