игрищ лучше бы реальными делами снабжения и обучения армии занимались.

Те двое, что вышли из подъезда, искали что-нибудь подходящее для оборудования жилья. Парочка из развалин и пятый, высокий, в кожаной куртке, мужественно красивый, искали лопаты, чтобы похоронить найденного у железной дороги погибшего вээсушника. Пролежал там несколько месяцев, лежал бы ещё бог знает сколько, да только бойцы мимо пройти не смогли. Спустя час они его похоронили, сколотили крест, повязали кусок жовто-блакитного флага, постояли молча и пошли к железной дороге: там еще нескольких погибших нашли. Случайно наткнулись, когда окрестности осматривали, но оставить непогребёнными не смогли.

— Не по-нашему это, не по-православному оставлять их собакам да воронам на растерзание. Заблудшие они, может, на том свете прозреют… — Высокий в куртке перехватил лопату левой рукой. — Конечно, тут этих хохлов лежит немерено, хоронить да хоронить, и не наше это дело, но надо: озлобление уходит, когда за лопату берёшься. Нельзя нам в сердце злобу копить, сжигает она…

— Наших они не хоронят, — зло бросил Женька, но высокий остановил:

— Не равняй, парень, то ж они, а это мы. Видишь разницу? То-то…

Он полез в карман, достал пачку сигарет, с каким-то шиком выщелкнул сигарету, закурил. Но мелькнули на пальцах синие татуированные перстни: две ходки к хозяину, не меньше, а душой не озлобился. Вот такие вот метаморфозы жизни…

Возвращаясь к себе, увидели еще две могилы вээсушников: одна посредине двора, вторая — поодаль у крыльца. Тоже с крестами самодельными: одна с куском флага, вторая — со смертной лентой и неразборчивой табличкой.

— Там двое лежат, — кивнул Женька на ту, что посреди двора, — а в этой — один. Молодой совсем. Небось мамка дома ждёт…

Господи, да что ж это за люди такие?! У тех, что из боя только что вышли, два КамАЗа с верхом своих погибших привезли, сердца ожесточить должны были жаждой мести, так нет же, солдат, врагов своих, хоронят.

Женькины однополчане тоже не чаи здесь гоняют, ежедневно то «двухсотый», то «трёхсотый», а в сердце нашлось место милосердию. Одной крови мы, из одного корня, хотя нацики и считают нас недочеловеками, а вот отношение даже к погибшим иное. А может, потому иное, что мы другие: вере не изменили, памяти предков своих остались верны.

— Адреса бы их найти, мамкам написать, да только пока они безымянные: свои же укры документы забрали, а хоронить не стали…

Может, мы и недочеловеки, только вот по людским законам жить стараемся. Даже на войне.

12

Обычно из каждой поездки привожу целую тетрадь (блокнот) зарисовок, разбираю, перевоплощаю в короткие очерки. На этот раз даже половину не обработал, как вынужден вновь уехать. Так что, думаю, к завершению года «отпишусь», а пока ещё одну короткую зарисовочку.

О ней мы услышали в Лисичке (Лисичанске) от сослуживцев, но встретиться удалось только в канун отъезда.

— Военфельдшер медицинской роты старший сержант 4-й гвардейской отдельной мотострелковой бригады Елена Владимировна Солнцева, — представилась моложавая женщина, вышедшая нам навстречу.

Невысокая, худенькая, с покрасневшими от недосыпа глазами, она совсем не обрадовалась землякам, а, узнав о цели визита, даже расстроилась:

— Ну зачем? Знала бы — ни в жизнь не согласилась.

— Приказ командира, — парировал я, и стали настраивать камеру.

Она вздохнула: приказ есть приказ, а она погоны не снимает с чеченской.

Елена из Середы. Есть такое сельцо на границе Белгородской области. Когда его стали стирать с лица земли, она успела перевезти маму в город, уволилась с работы и пошла в военкомат. В селе остались брат, категорически отказавшийся покидать его, и девяностолетний сосед: ну на кого оставить пару кроликов и три древние курицы? Ведь вся жизнь здесь прошла, так что грешно умирать на чужбине. Сказал, как отрезал: пока в селе люди живут — и село живо.

— Укры если сунутся — встречу. — Дед погладил ложе приклада древней берданки.

Встретит, непременно встретит, какие сомнения. Не случайно с ружьём не расстаётся ни днём ни ночью. Вечерами подолгу сидит на крылечке, покуривает, в тишину ночную вслушивается, кроликов да кур своих от супостата охраняет.

Вчера Лена работала на передовой, а сегодня дежурит — принимает раненых, сортирует по тяжести, распределяет: тяжелых — в госпиталь, тех, кто полегче, здесь же в палатах размещает. А ещё готовит документы для комиссии: решают, кому можно служить дальше, а кого спишут подчистую. Говорит, что многих мобилизовали без медкомиссий, наспех, лишь бы план мобилизационный выполнить, а сейчас приходится просеивать. И что удивительно: не хотят демобилизоваться. Ноги нет, руки или глаза, контуженый-переконтуженый, раненый-перераненый, еле на костылях держится, а требует вернуть в строй. У всех мотивация: надо заканчивать эту войну, надо добивать врага, а кто, как не мы? Не пацанов же с гражданки брать? Ладно бы дядька в возрасте говорил, так нет же, зелень упирается, вчерашний школьник или студент. Еще полгода назад сам не знал, как магазин снарядить и с какой стороны к автомату подойти, а сегодня он уже воин. Настоящий. Матёрый. Есть, конечно, ещё одна мотивационная составляющая: а что на гражданке калеченый делать будет? За пенсией ещё столько вытоптать порогов надо, столько кабинетов обойти, столько хамства вынести, что плюнешь на всё. А так хоть вроде и при деле останешься.

В глазах жалость к этим мальчишкам и гордость: какое поколение выпестовала война всего за несколько месяцев! Сохранить бы эту корневую поросль, сберечь бы. Это чистота помыслов, мужество, ответственность, совесть народа. Без них России тяжело будет.

4-я гвардейская — это бывший спецбатальон «Леший», ГБР «Бэтмен», «Русь», «СССР», «Август» и еще несколько подразделений ополченцев, сведенных в пятнадцатом году в одну бригаду. Первых комбатов не осталось — Сашу Беднова, Бэтмена, подло расстреляли из засады рано утром 1 января 2015-го: официальная версия — вручение прокурорскими повестки. С помощью «шмелей» и лишь потому, что несговорчив был, в депутаты решил баллотироваться, Плотницкого[104] не жаловал.

Леша Павлов, тот самый Леший, с которым мы работали лето и осень четырнадцатого, девять раз (!) раненный, навсегда ушёл два года назад. Расправились с Костиным…

Лене повезло служить именно в этой бригаде: знаменитая, героическая, самая гвардейская. Ни разу не отступала. Отношение к ней трепетное, и слово её — закон. Скучает по дому? Голос ломается, глаза заблестели, взгляд отводит в сторону. Что тут сказать?

— Конечно, скучаю, только, боюсь, от дома к возвращению ничего не останется…

Ей бы платьице, туфельки на каблучках, а она в бушлате и берцах… Знамо, не женское это дело — война, да что поделать, коли мужики нынче слабоваты. Ничего, защитит