милости к падшим. В помощи ближнему, в подаянии, в жертвенности и готовности отдать жизнь за други своя.

Возвращаясь из Попасной в Луганск, намеренно пошли через Лисичку. И вовсе не потому, что неизменно соблюдали железное правило: не возвращаться той же дорогой, по которой приехали. Так уж совпало: в Северодонецке хотел ещё раз снять разбитую часовенку при въезде в город. Уж сколько раз пытался, а всё нужный ракурс никак не получался, а потому и выразительность снимка всё-таки так и не достигалась. Как ни торопились, а свет уходил, тускнел и натура терялась в серых тонах, вызывая досаду. Опять часовенке с сорванным куполом придётся ждать своего часа.

Северодонецк оживает — кое-где появился свет в окнах, а значит, жизнь пришла, хоть пока и теплится едва-едва. Открылась музыкальная школа на пять учеников. У разбитых магазинов появились уличные торговцы с минимумом предложений. Да и спрос невелик — денег у местных пока не ахти, вот и пробавляются разве что хлебушком, скудным выбором молочных продуктов да фруктами. Берут понемногу — в горсти уместится: с деньгами туго, хранить негде, да и семьи располовинила война, а то и вовсе крохотными сделала, осиротила многих. Но старики обречёнными себя не чувствуют — словно вторая жизнь пришла, энергичные, снуют туда-сюда, в стайки сбиваются, щебечут и лица светлые.

Раз с часовенкой беда вышла — подбитую бээмпэ с обочины убрали, а вместе с ним ушла острота кадра, то решили завернуть в микрорайон: благо рукой подать. А всё из-за танка, затаившегося в арке дома, да так там и сгоревшего. Его при штурме города стреножили казаки из 6-го казачьего полка имени Матвея Платова: местные предупредили о засаде.

Большинство квартир девятиэтажки с длинными языками копоти зияли пустыми глазницами разбитых окон, а некоторые через вывалившиеся стены обнажили ранее скрываемое жильцами от посторонних глаз. Израненный дом, охватывающий подковой квартал, напоминал что-то некогда живое и большое, теперь в бессилии свернувшееся в предсмертной агонии.

Закончив съемки, уж шли к машине, когда окликнула женщина: не из комиссии ли мы? Оказалось, администрация обещала обследовать дом на предмет восстановления. Как она появилась в этом безлюдном дворе, я даже не заметил. Была она в желтой зимней куртке с капюшоном, чёрной вязаной шапке, тёплых войлочных сапогах с розовой матерчатой сумкой в руках. Некогда ярко-желтый цвет будто копотью приглушило, но всё равно в этих заползающих во двор сумерках словно солнышко вынырнуло. Яркое пятно на этой сюрреалистической картине апокалипсиса.

Познакомились. Наталья Ивановна, семьдесят четыре года, работала в Русском культурном центре, но его закрыли после четырнадцатого, сейчас помогает в храме и преподаёт в музыкальной школе.

Говорила, что пела — красиво, мелодично, поставленным голосом, без пауз, но с выражением, а у нас комок в горле и слёзы. Диво дивное, как же она выжила в этом аду, выдюжила, не сломалась. Какой силой наделил Господь эту женщину, когда даже мужики ломались.

Поведала историю освоения земель донбасских, немножко о жизни в Советском Союзе, как начиналась украинизация, как из русского города стали лепить галичанский хутор. В весенних боях больше всего пострадал их район. Сюда часто приезжают киношники — целый квартал разбит и обезлюдел, вот и торопятся снимать, пока не отремонтировали. Пусть не торопятся: пока очередь дойдёт — воды немало утечёт.

Люди ушли с началом боёв. Осталось десятка три, да и тех быстро уполовинили: одиннадцать мужчин похоронили здесь же во дворе. Они во время обстрелов со двора уходили последними — двери в подвал узкие, вот женщин вперёд и пропускали, собою прикрывали, а их осколки косили. Когда город освободили, то во всем доме осталось семеро жильцов, а в своём подъезде она одна-одинёшенька, не считая кошек. Зато сейчас в доме живут аж пятьдесят пять человек.

Когда началась война — она так и сказала: война, — то войск в городе было мало. Зато сразу же появились чуть ли не на следующий день и стали сначала убеждать покинуть город, а потом открыто говорили, что никакого Северодонецка на карте нет, что мы все русские и нас надо расстреливать, чтобы мы убирались из города, иначе будем убиты. Вот люди и стали уезжать: кому охота с жизнью расставаться?

В одном крыле дома квартировали вээсушники, в другом — нацбат. Между собою не ладили, от случая к случаю открывали стрельбу друг в друга, а попадало мирным. Нацики любили развлекаться: ставили миномёт в машину и ну по кварталу гонять да постреливать по квартирам и этажам.

Сумерки заползли во двор, сгустились в подъездах, и надо бы торопиться: ночью на дороге легко можно и на ДРГ напороться. Тайком от ребят сунул ей пятитысячную купюру, но Наталья Ивановна, зажав её в кулачке, со слезами на глазах стала отказываться, извиняться за то, что приняли её за нищенку. Нет, у неё всё есть, она раз в неделю получает гуманитарку, которой хватает и для себя, и для прибившихся к её очагу кошек. Что воду привозят раз в неделю и что недавно получила пенсию — авось и до конца месяца хватит. Тимофеевич курил одну за другой сигареты и отворачивался, пряча блестевшие глаза, а руки подрагивали. Витя как-то стеснительно, словно боясь обидеть, тоже совал ей в руки деньги, а она со слезами просила простить её и благодарила.

На следующий день купили фрукты и специально заехали к ней по пути в Попасную. Жила она на седьмом этаже, лифт, конечно, не работал, на лестничных пролётах вовсю шалил ветер. На лестничной площадке пятого этажа в углу самодельная печурка с трубой в незастеклённое окно. Лестница выметена, даром что не вымыта, да и то потому, что воды нет.

Нас она увидела из окна, как только во двор въехал наш пикап. Открыла дверь да так и ждала нас, пока мы поднимались. Узнала, обрадовалась, привычные извинения за невольное привлечение к себе внимания. Квартира в три комнаты, да только для жизни одна приспособлена: окно фанерой забито кое-как да одеялом утеплено, но дует вовсю. На стенах, на подоконнике, на пианино — буквально всюду иконы, иконы, иконы…. И от самой Натальи Ивановны исходила какая-то благость и даже святость.

Два обогревателя включает только на ночь, хотя платить за электричество будут только с февраля. Газа нет, вода привозная — три раза в неделю привозят. Набирает пятилитровки и тащит на свой этаж, да и то если успеет — днём-то работает.

Расположились в комнате кто на чём, она говорила, мы слушали. У ног клубком шерсти — старый лохматый кот. Не