мурлыкает, как котам подобает, а смотрит настороженно и с прищуром, словно целится. Подобрыш Натальи Ивановны — тоже ведь тварь божья, как не пожалеть, не приютить. Вот и коротают ночи вместе — всё не так скучно.

Ни жалоб, ни даже сетований на нужды от неё так и не услышали. Всё больше о том, что наконец-то снова в России. Что может говорить на родном русском языке, веру предков исповедовать, безбоязненно в храм ходить. Что война ушла и как только переживут зиму — обязательно переживут, иначе нельзя — всё изменится к лучшему. Что беспокоится о двоюродном брате — остался в Артёмовске. Она так и сказала: Артёмовск, а не Бахмут. Из родных у неё только он и остался — муж и сын ушли в мир иной.

Уже замечено: мужики слабее. Мужики ломаются, начинают горе своё заливать, как будто у других его нет, опускаются, порой на ствол ложатся или в петлю лезут, а женщины… Женщины гнутся, да не ломаются. В дом вернулось трое мужчин — в разных подъездах живут. Пьют. С утра до ночи. Что пьют и на что — одному Господу известно. Наталья Ивановна пожалела, помогла устроиться в храм дровишки колоть, по кухне помогать да прибираться, только двое сразу ушли, а третий дня через три. И дармовая похлёбка не удержала. А Наталья Ивановна жалеет их и молится за души их неприкаянные.

Она проводила нас до подъезда, перекрестила вдогонку, а мы думали, что не имеем права не победить этот сатанизм, который вновь терзает землю Русскую. Мы не имеем права быть слабыми, распускать нюни, стонать, что того нет или иного не хватает. Что-то холодно, то жарко, то ботинки жмут, то мины шарахают. Стиснуть зубы, затянуть поясок (кое-кому и выше талии не мешало бы) и идти только вперёд. Чтобы нам не доживать свой век в разрушенных домах и в одиночестве. Чтобы мы не пережили своих детей. Нам обратного пути нет.

Осталась у нас в Северодонецке родная душа — маленькая женщина, несломленная, несгибаемая, центр силы и веры, центр притяжения. Мы вернёмся, Наталья Ивановна, мы обязательно вернёмся и будем возвращаться каждый раз, оказываясь на этой растерзанной, но благодаря вам оживающей земле.

9

Эту дворнягу встретили у храмового комплекса на окраине Северодонецка. Не попрошайничала, но смотрела грустно и мудро, надеясь на нашу сообразительность. Съела лепёшку с удовольствием и степенно, как и подобает даме в годах. Правда, с хитрецой собачка оказалась, потому и звали её Жулька. Видно, повидала она на белом свете немало: и шерсть по бокам высеребрило, и пышные «бакенбарды» сединой взялись, и лапа передняя отсутствовала напрочь. Сторож с нотками осуждения молвил, что облаяла Жулька проезжавших мимо на БМП нациков, а те подвернули к обочине, да и переехали ей лапу. Хотели совсем задавить, да завизжала Жулька пронзительно и рванула в последний момент, покатившись в кювет. Смеялись нацики, увозя на траках измочаленную собачью лапу, а матушка бросилась к дворняге и зажала рану. Умерла бы собака — слишком много крови потеряла, да только матушка отваром трав целебных обмыла обрубок, перевязала, уколола что-то. В общем, выходила.

— Ишь ты, а на вас она не лаяла. Чужих не любит, а вот вас не тронула.

— Так мы ж, как и она, укров не жалуем, — засмеялся Витя. — И иногда кусаем при случае. Теперь мы с них и за твою лапу спросим по всей строгости.

Жулька встала на задние лапы (!) и прижала на мгновение голову к Витиной ноге. Она поверила, что мы отомстим нацикам и за её лапу.

10

Мы опять в Попасной. Что может тянуть в этот город-призрак, точнее, в то, что лишь контурами напоминает город? Вроде бы и фасад сохранился, только дворовой стороны нет — груда кирпичей, обломки плит, мебели, утвари: годами наживали, а в одночасье лишились люди нажитого. Город обезлюдел: кто подался в места тихие, а кто и вовсе из жизни ушёл. Сейчас что-то около полутысячи осталось, но точно никто не скажет, а было за четверть сотни тысяч. Впрочем, уехали не все: до сих пор в заваленных квартирах да подвалах нет-нет да и найдут погибших. Остались. Навсегда.

Без нужды в подъезды не заходят: можно и на растяжку нарваться или неразорвавшийся снаряд. Обживаются военные, да и то выбирают подвалы понадёжнее. Кошек не видно, а редкие осиротевшие собаки уже прибились к бойцам. Что ни говори, а такой «звоночек» крайне нужен: залился лаем — значит, чужие, значит, предохранитель мгновенно вниз, затворная рама передёрнута и патрон в патроннике. Да и без людей собакам в городе не выжить — кусок какой-никакой, а перепадёт от сердобольной души.

Накануне нашей материализации в развалинах погибшего города накрыли соседний дом «хаймерсами»: двое погибших, трое раненых. Движения по улицам и дворам практически нет, разве что проедет машина или пройдёт пара-тройка бойцов. Вот и эти за водой отправились, да не повезло. С кровушкой водичка, нелегко даётся.

Но сегодня день выдался на славу: морось и плотный туман, так что беспилотникам выходной. Зато для ДРГ раздолье: сам любил в своё время «погулять» именно в дождь, туман или метель.

11

Пока Тимофеевич и Витя разговаривали с бойцами, взяв в охрану Женьку (луганчанин, из луганского Свердловска, доброволец), я отправился бродить в поисках подходящей натуры для будущих съемок, а заодно запечатлеть что-нибудь подходящее на фотоаппарат. Объектив слабенький, впечатлений не передаёт, но всё же хоть что-то…

Едва только в пустынном дворе пару раз щёлкнул затвор фотоаппарата, как из подъезда вышли двое, из развалин вылезла ещё парочка, пятый как чёрт из табакерки вынырнул за спиной и не очень вежливо поинтересовался нашими персонами. Был он в свитере и кожаной куртке, из кармана которой торчали магазины, остальные «жители подземелий» тоже мало походили на бойцов армии. Оказалось, чевэкашники[103], двое суток назад вышедшие с передовой. Ротация, вывезли всех «трёхсотых» и «двухсотых». На дурацкий вопрос о потерях лишь неопределённо пожал плечами: хватает, но говорить об этом не стоит. А то, что одеты абы как, так это на дух боевой, на силу воли, на отвагу их и самоотверженность нисколько не влияет. Не на парад же собрались, а тем паче не на биатлон. Всё есть, не переживайте, и «броники», и шлемы, и БК, только сейчас на отдыхе, так что на себе их таскать не стали. Вот уж этот биатлон, просто притча во языцех. Долго ещё будут поминать его недобрым словом, а заодно и всю верхушку армии: вместо