Не меньше вольности архитекторы проявили, превращая обычные жилые дома в подобие U-образных индейских храмов, где одно крыло возводилось с одиночными окнами и строгими рядами пилястр, а другое отстраивалось со множеством внешних балкончиков, украшенных кованой решёткой и каменными нишами для навесных палисадников. При этом вход в центральное строение превращался в раскрытую пасть ягуара, поддерживаемую колоннами его слитых воедино клыков.

Увиденное не могло не восхищать. Покачалов заглядывал в окна и внутренние дворы зданий и с сожалением отмечал, что изнутри они пострадали ничуть не меньше, чем снаружи. Керамический декор почти не сохранился. Алебастр и гипс уцелели лишь в отдельных уголках. Всё деревянное и тканое сошло без следа. В расцвете Город Солнца наверняка впечатлял эклектичностью ещё больше. Буквально бил по глазам новоприбывших соляриев, не привыкших к свободомыслию, а точнее, к возможности полномасштабно его воплощать.

Старик, гружённый кулём с кусками оленьего мяса, наконец вывел всех на площадь, обставленную с виду более традиционными и богатыми зданиями, если сравнивать их со зданиями на других улицах. Покачалов ожидал увидеть возведённую отшельником времянку или обжитый им дом соляриев. Ничего подобного на площади не обнаружилось. Разве что на каменном помосте в центре площади нашлось оборудованное костровище. Старик явно жил в другом месте. Или сорок два месяца кочевал с яруса на ярус, с террасы на террасу.

Путники окунулись в приятную тенистость. Возможно, отшельник нарочно расчищал площадь от джунглей, оставляя их клубы за кромкой, а внутрь, на гладкие плиты, пуская лишь лёгкую поросль хвоща. Кроны над головой не смыкались, оставляли небо открытым, но загораживали стены котловины, из-за чего площадь казалась лесной лужайкой. Никаких гор, никакой сельвы. Только задумчивое отъединение старинного города.

Покачалов не видел рентгенограмм «Особняка на Пречистенке», но от Димы знал, что под внешним живописным слоем скрывалось изображение именно этой площади, а помост в её центре оставался неразличим – был перекрыт краской со свинцовыми белилами. И вот Максим и Шмелёвы увидели помост вживую. Ничего примечательного. Он пустовал. Сам помост – невысокий, квадратный, пять на пять метров, не больше – был сложен из нескольких рядов массивных базальтовых плит, прижатых друг к другу плотно, без малейшего намёка на щели. Возможно, с него проповедовали основатели города, или зачитывали важные извещения, или представляли новоприбывших соляриев – вариантов множество. А теперь отшельник жёг здесь костры.

Путники поднялись по короткой лесенке на помост, разложили рюкзаки и сели на них. Погружённые в свои мысли, уставились на заброшенные дома вокруг. Старик тем временем развернул куски мяса и принялся нанизывать их на деревянные вертела. Вёл себя так, будто остался один, будто по-настоящему не верил в появление чужаков, считал их порождением утомлённого отшельничеством ума. Что-то шептал себе в бороду, заботливо ворошил укрытые под листьями бегонии чёрные угли, а когда подготовил растопку из комочков сухого мха, вынул из-за пазухи кремень и кресало. Хватило двух уверенных ударов, чтобы искры затомились внутри растопки, а следом народились жадные язычки пламени.

Максим помог старику, затем спустился по лесенке и сел на нижнюю ступеньку, не удосужившись что-нибудь себе подстелить.

– Мы тут надолго? – Покачалов подтащил рюкзак к краю помоста. Уселся, свесив ноги.

– Если старик сказал правду, – глухо отозвался Максим, – из Города Солнца ведут ещё три дороги, о которых мы ничего не знаем. Нужно их отыскать. Пока тени стерегут полуостров, мы выйдем с другой стороны.

Когда он так говорил, его спокойный, выдающий глубину голос напоминал Никите голос Сержа. Это усиливало общее сходство. Максим и раньше, в городской одежде, казался приближённой копией Шустова-старшего, а в потёртых и залатанных брюках из плотной ткани, в рубашке из грубого хлопка и тёмно-зелёной штормовке с высоким воротом, при общей экспедиционной помятости и огрубелости окончательно превратился в собственного отца. Разве что щетина у него оставалась по-юношески мягкой и Сержу никогда не ломали нос. И взгляд у Максима был другой. В нём была уверенность в собственных поступках, но совсем не угадывалась шустовская одержимость. Покачалов не знал, какую версию Шустова предпочёл бы. В обоих было своё очарование.

– Думаешь, старик нам всё покажет? – спросил Никита.

– Начнём искать сами. Если покажет – хорошо. Завтра осмотрим город. Ходить будем вместе. На ночь выставим караул. Мы не знаем, что на самом деле задумал старик. Если он не один, могут возникнуть проблемы.

– Главное, чтобы теней не привёл.

– Вряд ли. Но да, такой вариант нужно учитывать. Ты пока сиди с остальными, а я прогуляюсь. Надо понять, куда идти, если ночью что-нибудь случится.

– Ты же сказал ходить всем вместе.

– Я недолго.

– Ясно… – Покачалов усмехнулся. Серж был таким же.

Прихватив винчестер и мачете, Максим отправился в южном направлении, намереваясь осмотреть подход к нижнему ярусу. Никита поёжился. Не хотел бы в одиночку даже приближаться к болотистому кварталу.

Пока отшельник возился с мясом, Аня, Дима и Лиза взялись оборудовать лагерь. Максим сказал, что ночевать они будут на помосте – единственном месте на дне котловины, к которому было трудно подкрасться незамеченным. Дима предлагал разместиться в заброшенном доме поблизости, но Максим ответил, что для начала нужно хорошенько его осмотреть, а времени на это не осталось.

Покачалов отправился на окраину площади, чтобы нарубить подходящие по размеру деревца под стойки дождевого тента, но отвлёкся, зачарованный необычными строениями соляриев, и самым удивительным оказалась башня во дворе U-образного полухрама-полумечети, отмеченного на картинах Берга и Одинцова. Забраться внутрь Покачалов не решился, ограничился внешним осмотром двухэтажных коротких крыльев, больше похожих на самостоятельные флигели: левый – европейский, правый – арабский, с уже знакомыми приметами мудехара, искажённого индейскими мотивами. Здание посередине с массивным подковообразным куполом заросло и едва проглядывало.

Сама башня представляла собой одновременно колокольню, минарет и туземный склеп, вроде склепов с берегов Титикаки. Она возвышалась метров на двадцать и была самым высоким строением из тех, что Покачалов видел в Городе Солнца. Её похожее на колодец основание было сложено из обработанных валунов андезита. В нишеобразных углублениях виднелись резные головы, каждая весом, наверное, в полтонны. Они будто парили в воздухе – перемычек и подпорок Никита не разглядел, – и каждая голова отличалась от другой, но все выдавали смешение человеческих и кошачьих черт.

На каменном склепе держался фрагмент мечети с кирпичной кладкой и прорезями сдвоенных окон. Каждая пара окон была утоплена в стене и размещена в отдельной арочной нише с широкой дугой архивольта, прежде украшенного гипсовыми сталактитами. Между парами окон тянулись ковровые прямоугольники. От узоров в прямоугольниках сохранилась размеченная сетка из мелких ромбов.