работа чрезвычайно ценна для расширения наших знаний об изменениях в распределении доходов и богатства с течением времени, часто на протяжении очень длительных периодов, но она не касается политики, политэкономии или структурных сил, которые обусловили эти изменения. Даже когда упоминаются и обсуждаются значительные изменения налоговых ставок как факторы, оказывающие очевидное влияние на распределение доходов, сами эти налоговые изменения рассматриваются исключительно как экзогенные события. Нет ни исторических, ни политических дискуссий, ни анализа: ни забастовок, ни политических партий, ни классовых интересов. Пара примеров таких исследований - впечатляющие работы Аткинсона о британском неравенстве богатства (цитируется в главе 4) и о верхней части распределения доходов в Великобритании с 1799 по 2010-е годы. В последней работе в мельчайших подробностях рассматриваются различные налоговые расписания, налоговые ставки и опубликованные цифры налоговых единиц, но в ней нет ни одного предложения о политическом или социальном фоне, на котором происходили эти изменения. Наверняка, задается вопросом читатель, налоговые изменения реагировали на какие-то политические события: смену правительства, расширение франшизы, войны, рабочие партии, различные фабричные законы, забастовки, агитацию суфражисток, отмену "кукурузных законов", власть аристократии. Ничего из этого даже не упоминается. Создается впечатление, что политика проводится в политическом вакууме.

Однако важно отметить, что Аткинсон осознал, что исследования неравенства значительно продвинутся, если в них будет лучше учтено неравенство в доходах от капитала. Эта область была почти полностью проигнорирована экономикой времен холодной войны с ее акцентом, особенно в США, на неравенстве в оплате труда и премии за квалификацию. Две обзорные статьи Аткинсона (опубликованные в 1994 и 1997 годах) очень важны в этом отношении и могут даже рассматриваться как переломные события, отделяющие экономику холодной войны от новых, гораздо менее политически подавляемых исследований неравенства, которые последовали за ней. Хотел ли Аткинсон передать это послание или нет, мы не знаем, но как только неравенству "капитал-доход" уделяется внимание и оно полностью интегрируется в исследование неравенства, политические аспекты становятся неизбежными.

Аналогичная, исключительно эмпирическая работа была проведена для ряда стран. Перечислять примеры было бы и утомительно, и ненужно: наибольшее их количество посвящено Соединенным Штатам. Но можно привести буквально сотни подобных работ для стран Западной Европы и Латинской Америки, а также (что несколько меньше) для стран Восточной Европы. Мои собственные работы 1980-х и 1990-х годов относятся к этой категории. Азия, за исключением Индии, изучена гораздо меньше. Даже Япония привлекала мало внимания (значительно меньше, чем многие небольшие западноевропейские страны), отчасти из-за многолетней политики японского правительства по ограничению доступа к микроданным. Африка, что неудивительно, практически полностью игнорируется как западными, так и африканскими исследователями. Зачастую единственные существующие исследования африканских стран проводились в рамках обычной экономической работы Всемирного банка. На Ближнем Востоке ощущалась вопиющая нехватка исследований, которая парадоксальным образом уживалась с развитием способностей стран Ближнего Востока и Магриба к сбору данных. Разрыв между сбором данных и их анализом был аналогичен тому, который наблюдался в социалистических странах, о чем говорилось выше.

Какова общая ценность подобных эмпирических работ? Они ценны тем, что выявляют тенденции в неравенстве доходов и, возможно, даже помогают нам лучше их понять. Но их наибольшая потенциальная ценность заключается в их способности эмпирически оценить обоснованность теорий или, в более широком смысле, обоснованность различных подходов к изучению неравенства. e Если они и потерпели неудачу, то только из-за своего сверхэмпиризма и отсутствия связи с теориями. Аткинсон, например, мог говорить (как уже упоминалось в главе 6) только об "эпизодах" изменений в распределении доходов, каждый из которых, очевидно, подчинялся своим собственным правилам. Это означало, в конечном счете, отказ от какого-либо более общего понимания сил, формирующих распределение доходов, будь то структурные, политические или демографические.

И наоборот, в области экономического роста долгосрочные эмпирические исследования, продолжавшиеся несколько десятилетий, а в некоторых случаях и пару столетий, сыграли решающую роль в стимулировании обсуждения таких ключевых тем, как происхождение и причины промышленной революции, "великое расхождение" между северо-западной Европой и Китаем, затухание советского роста и многое другое. В этих случаях эмпирическая работа придала совершенно новый импульс экономической истории. В области распределения доходов дело обстояло иначе.

Чисто теоретические исследования. Второе направление работ по распределению доходов состояло из чисто теоретических исследований. f Я уже обсуждал препятствия, которые неоклассическая теоретическая экономика создает для любой серьезной работы по распределению доходов, и нет необходимости повторять их. Но есть и другой угол зрения, с которого можно рассматривать неоклассическую работу. Ее можно защищать, прибегая к упрощениям и абстракциям Рикардо. И в каком-то смысле неоклассическая экономика с ее строгим моделированием действительно представляет собой продолжение абстрактного подхода, начатого Рикардо. Однако различий между абстракциями Рикардо и неоклассической экономикой больше, чем сходства. Модель Рикардо, если и была, то слишком конкретной, в том смысле, что она была разработана для конкретных исторических условий. Основные действующие лица или классы в этой модели легко узнаваемы: помещики, получающие выгоду от пошлин на кукурузу, промышленники, которые проигрывают от того, что вынуждены платить рабочим больше, и рабочие, чья реальная зарплата все равно остается более или менее одинаковой. Но мир, представленный неоклассической экономикой, - это не мир классов или каких-либо групп узнаваемых людей, противостоящих друг другу как группы; это мир индивидов, которые, подобно множеству параллельных линий, существуют одновременно, но никогда не сталкиваются друг с другом. Это - мир-макет, который сознательно избегает всех политических и социальных пут.

Неоклассическая модель мира, таким образом, отличается от рикардианской как минимум в трех отношениях: она игнорирует конфликты и противоречия между классами, не привязана ни к одному исторически узнаваемому эпизоду и претендует на универсальность. Неравенство опускается со своей роли, когда оно либо влияло на рост, либо было подвержено его влиянию, до роли, когда оно не имеет значения, потому что не меняется, или когда оно изучается периферийно, в связи с различными подтемами ("случайные исследования неравенства", рассматриваемые ниже).

И эмпирическим, и теоретическим исследованиям не хватало того, что можно назвать динамическим элементом. Они охватывали большие отрезки времени (особенно эмпирические исследования), но поскольку они не отражали политических или структурных элементов, определяющих распределение доходов, эмпирические исследования неравенства оставались именно такими - эмпирическими исследованиями прошлых эпизодов. Отсутствие политической основы мешало и теоретическим исследованиям, поскольку их представления о будущем были лишь телеологическим разворачиванием их предпосылок. Это были чисто математические упражнения, где выводы уже содержались в том, как постулировалась проблема. Как осторожно заметил Аткинсон по поводу одной из таких работ (статья Стиглица, о которой речь пойдет ниже), "результат зависит от предпосылок".

Таким образом, мы видим, что из трех компонентов, которыми в