Их у меня собирают на рассвете, очень рекомендую.

– Нóни есть? – тут же вспомнил Мунин запретный плод из давешнего рассказа Одинцова.

Стюард подал историку тарелку с дольками длиной в палец. Зеленоватая полупрозрачная кожура окружала мякоть янтарного цвета, из которой выглядывали мелкие семечки. Мунин в недоумении потянул носом: фрукт распространял сырный запах.

– На вкус он тоже вроде сыра. Острого. С плесенью, – предупредил Одинцов и поделился опытом: – Семечки не жуй. Горькие, как перец.

Ева ограничила своё меню фруктовым салатом с креветками, решив, что сразу по возвращении в Сиануквиль устроит второй завтрак и не будет себе ни в чём отказывать.

– Готовят у вас только мужчины? – спросила она Шарлеманя. – Не чувствую женской руки.

– Я смирился с женщинами в лаборатории, – ответил биолог, – но на кухне предпочитаю мужчин.

– Женщина – это канат, по которому мужчина спускается в преисподнюю, – вдруг заявил Кашин: видимо, арманьяк ещё напоминал о себе.

– Не обязательно, – возразил Одинцов. – По канату можно и подниматься.

«Это что-то новенькое», – подумала Ева, но тут внимание переключил на себя Мунин.

– Мсье Шарлемань, – сказал он, доедая сырный фрукт, – я слышал, что нони запрещён Олимпийским комитетом. Из-за наркотиков, допинга или чего-то такого. Это правда?

– Неправда, – ответил Шарлемань. – Всё давным-давно проверили на добровольцах. Напоили соком нони, собрали мочу и не нашли ни наркотиков, ни метаболитов. Глупые сказки.

– Ага, спасибо… Можно, я ещё глупость спрошу? – не унимался Мунин. – Разработка вакцины с нуля занимает много времени?

Дефорж бросил многозначительный взгляд на Одинцова. Договорились же, что троица до отъезда будет помалкивать! Одинцов попробовал перевести разговор в шутку.

– Кажется, допинг в нони всё-таки есть. Вон энергии сколько, – улыбнулся он.

– А что такого? Мне тоже интересно, – поддержала историка Ева.

Шарлемань, вопреки опасениям Дефоржа, не насторожился и отреагировал естественно, как любой специалист, которому задали вопрос на профессиональную тему.

– Во-первых, вакцины редко разрабатывают с нуля. Обычно свойства возбудителя болезни хорошо известны. Например, вирус гриппа постоянно мутирует, но вакцину делают быстро.

– Ага, нас в Легионе кололи от гриппа каждый год, – подал голос Леклерк. – И каждый год чем-то новым.

– В экстренных случаях приходится ускорять процедуру, но всё равно существуют определённые этапы, – продолжал Шарлемань. – И тут вы правы, это дело небыстрое. Конечно, многое зависит от штамма возбудителя, от того, насколько он изучен, от антигенных свойств… В среднем – два-три года базовых исследований. Год или два доклинических испытаний. Потом начинается клиника. Первая фаза – лет пять, вторая – ещё не меньше двух, третья – тоже пять лет или больше.

Ева вскинула брови.

– Вау! Получается лет пятнадцать.

– Пятнадцать лет минимум, – уточнил Шарлемань. – Потому что дальше вакцину запускают в производство и ведут мониторинг на практике.

– Зачем спрашивать глупости? Эта информация есть везде, – хмуро проворчал Кашин, поднимаясь из-за стола. – Идём?

– Пора. – Шарлемань кивнул гостям: – А вы не спешите. После завтрака вас отвезут на яхту.

– Мы можем дойти пешком, – сказал Одинцов.

– Здесь так не принято.

Шарлемань встал и направился к выходу вслед за Кашиным.

– Спасибо! – хором поблагодарили его в спину Ева и Мунин.

– До новых встреч! – не оборачиваясь, приветственно поднял руку Шарлемань.

Компания в сопровождении стюарда вышла из башни в тот момент, когда у крыльца остановились два электрокара. Пассажирами были четверо молодых мужчин в одинаковых лёгких костюмах с галстуками и в тёмных очках – без сомнения, охранники какого-то солидного пациента. Они высадились, встали чуть поодаль и проводили отъезжающих пристальными взглядами.

По дороге через душные влажные джунгли к морю Одинцов сообщил:

– У каждого – камера «гоу-про». И у старшего на плече сумка, там в ремне наверняка тоже камера. Обычное дело.

– Паранойя? – хмыкнул Мунин.

– Вот именно.

«Принцесса» ждала у причала – на месте, где её вчера оставили. А метрах в ста от берега белела трёхпалубная яхта, по сравнению с которой судно Леклерка выглядело скромным катером.

– Посмотрим, кто это? – предложила Ева.

– Пациент, – сказал Одинцов. – Охрана дождётся, когда мы уедем, и только тогда повезёт его на берег.

Леклерк занял место у штурвала и запустил двигатели. Взяв курс на Сиануквиль, «Принцесса» прошла поблизости от большой яхты, но любопытная Ева так и не сумела никого разглядеть даже в капитанский бинокль.

Троица с Дефоржем расположились в салоне на корме. Они не говорили о делах, чтобы не смущать капитана. На море царил почти полный штиль. Через четверть часа, включив автопилот, Леклерк спустился во внутренний салон и вскоре вышел с подносом, на котором стоял стакан с длинными разноцветными трубочками для коктейля в окружении четырёх больших жёлто-зелёных кокосов. Верхушка каждого кокоса была стёсана и открывала доступ к жидкости, наполнявшей скорлупу.

– Из холодильника. Лучшие в Азии! – лаконично похвастал капитан и вернулся к штурвалу.

Одинцов уже рекламировал компаньонам самый знаменитый плод Камбоджи. Солнце припекало даже через пелену облаков – охлаждённый напиток оказался кстати. Пассажиры вооружились трубочками и воздали должное сладковатой воде с нежным кокосовым привкусом.

– Кайф, – сказал Мунин.

– Угу, – согласился Дефорж.

Яд покрывал трубочки изнутри. Он подействовал раньше, чем компания закончила пить.

Леклерк вполоборота наблюдал из своего кресла, как Мунин с Евой обмякли, выронили кокосы на палубу и застыли с полузакрытыми глазами, привалившись к спинке дивана.

Дефорж продержался дольше. Он выпрыгнул со своего места в двух шагах позади Леклерка и вцепился капитану в глотку.

Одинцов успел подумать, что борьба со здоровенным тяжёлым Леклерком – не лучшая идея: таких надо вырубать парой точных ударов. Он, пожалуй, сделал бы это, хотя в ушах басом гудел пчелиный рой, происходящее замедлилось, перед глазами плыло, а от капитанского мостика его отделяла вся длина салона: вот ведь угораздило сесть на самой корме… Одинцов, как Дефорж, рванулся из последних сил, но слабеющие ноги попали в скользкую лужу, которая натекла из упавших кокосов Мунина и Евы. Он потерял равновесие – и, даже не взмахнув руками, как куль рухнул навзничь посреди салона.

С ударом о палубу наступила тьма.

Глава XLI

Гул пчелиного роя в голове Одинцова понемногу затихал, уступая место мужскому голосу. Стихи звенели, словно внутри гигантской цистерны, где звуки отскакивают от металлических стен.

                       Кто сказал, что бамбук

                       Гнётся под снегом?

                       Когда бы коленца гнуться могли,

                       Разве он зеленел бы зимой?

                       Верно, в морозы стоек один лишь бамбук,

                       Непреклонный, духом прямой.

– Древние китайцы? – не открывая глаз и с трудом двигая сухими губами, предположил Одинцов.

– Средневековый кореец, – металлом прозвенел голос. – Вон Чхонсок. Не читали? Словно про вас написано.

Одинцов попробовал пошевелиться. Он смог напрячь мышцы, но руки, ноги и даже