— Я не хочу личной жизни! Я сыта ей по горло,— рыдала я на груди у своего приемного отца. — Что в ней хорошего? Одниразочарования, боль и слезы, предательство и страх одиночества. Мне страшновозвращаться в те времена, когда я не помнила себя от бешенства и отчаяния.

— Ты сейчас говоришь так, потому что беременнаи у ребенка нет отца.

— Это не имеет значения. Я буду говорить таквсегда, потому что теперь я хорошо знаю, что же такое любовь. Это чувство недля слабонервных.

Знаешь, а ведь я после смерти любимой женытоже закрыл свое сердце для любви. Как бы она ни пыталась туда пробраться, я еене пускал. Я ее покупал.

— Покупал?

— Так легче.

— Легче?

— Для меня — да. Я платил за нее деньги изнал, что я никому ничем не обязан и могу попусту не растрачивать свои чувства.Продажная любовь не претендует на взаимность и не предъявляет никакихтребований.

Я слегка успокоилась и заговорила, словно втумане:

— Совсем недавно я хотела уйти в монастырь, атеперь мне в него совсем не хочется. Я приехала в Москву и была одной из толпы.Я в гордом одиночестве шла по улицам города и понимала, что мне некуда идти. Тыне представляешь, как это страшно. Такой огромный город, так много людей наулицах, а тебе некуда идти. Вокруг столько домов, столько светящихся яркимсветом окон, а за этими окнами и за двойными дверьми живут люди, которым нет доменя никакого дела. Я была бессильна перед этими окнами, дверьми, людьми, передидущей навстречу мне толпой и перед этим городом. А теперь у меня есть дом,отец, дело, которое станет смыслом моей жизни. Ты будешь гордиться мной, я тебеобещаю.

— Я тебе верю.

Отец вытер платком мои слезы и посмотрел мне вглаза:

— Только пообещай мне, что ты никогда непопробуешь наркотики.

— Обещаю. У меня не будет на это ни времени,ни сил, ни желания.

Отец учил меня всем тонкостям, хитростям иправилам игры в бизнесе. Мы сидели в его кабинете сутки напролет и даже ночьюне уходили из корпорации. Я сидела за чужими столами, чужими компьютерами ислушала из уст отца характеристику каждого отдельно взятого сотрудника.

— Дочка, сейчас все сотрудники, а особенномужчины, смотрят на тебя с ярко выраженной усмешкой. Ты молода и слишкомкрасива. Они думают, что в красивой головке не бывает ценных мыслей, чтокрасивая женщина — это пустышка. Они не верят, что внешне красивая женщинаможет быть красива внутри. Они смеются у тебя за спиной, считают тебяизбалованной папиной дочкой. Они не понимают, зачем ты полезла в бизнес. Ведьпроще нанять директора и отдать руководство корпорацией в его руки, а ты будешьполучать деньги, ходить по косметическим салонам, бутикам, ювелирным магазинами не будешь забивать себе голову тем, о чем должны думать мужчины. Это самыйлегкий путь, детка. Но и самый неправильный. Корпорация — это мое детище.Отдать ее в руки другого человека — все равно что ее уничтожить. Я потратил наэто дело свою жизнь и хочу, чтобы теперь ты отдала корпорации все свои силы,передав наш семейный бизнес моему будущему внуку.

Я верю, что ты достигнешь вершины, что тысделаешь с корпорацией то, что не удавалось сделать мне. В бизнесе ты встретишьмного мужчин-партнеров. И настанет день, когда их усмешки превратятся вистинное уважение к женщине, которая делает деньги.

В тот день, когда я родила маленького Леву,отец был уже плох и, несмотря на все мои уговоры, не хотел лечиться, потому чтоврачи в один голос твердили, что он безнадежен. Он сделал меня единственнойнаследницей всего, что он имеет, и, собравшись с последними силами, смог приехатьв роддом для того, чтобы встретить меня и внука. Взяв на руки маленькийсверток, отец прижал его к сердцу и сквозь слезы спросил:

— Как ты его назовешь?

— Лев. В честь деда, — с гордостью произнеслая.

— Спасибо.

Как только мы вернулись домой, счастливый дедстал укачивать внука. Вдруг он побледнел и прислонил руку к сердцу.

— Папа, так не пойдет, — пыталась образумитьего я. — Нужно ложиться в больницу. Нужно что-то делать, но так нельзя.

— Меня отправят в больницу умирать, а я хочуумереть в стенах родного дома.

— Надо собрать консилиум врачей. Надо…

Ничего не надо. Дочка, я знаю, что мнеосталось уже немного. Врачи вообще разводят руками и удивляются, как я еще жив,как я хожу, дышу и даже держу на руках внука. Я же говорил тебе о том, что яхочу умереть у себя в кабинете: в костюме, в галстуке, с дымящейся трубкой вруке.

— Но ведь тебе нельзя курить!

— Дочка, мне слишком мало осталось жить. Зачемсебя ограничивать?

С этого дня я ездила в корпорациюсамостоятельно и, сидя в кабинете отца до поздней ночи, копалась в бумагах ирешала текущие проблемы, выбивая для своей корпорации как можно более выгодныеконтракты. Когда я заключила свой первый контракт, который принес корпорациипо-настоящему хорошие прибыли, отец немощными руками открыл бутылку шампанскогои, поливая меня пеной, говорил, что я прошла боевое крещение.

А однажды, достаточно поздно вечером, в моемкабинете раздался звонок, и я услышала в трубке болезненный голос своего отца.

— Папа, что-то с Левкой? — испуганно спросилая.

— Нет. Мы с няней уже давно его накормили иуложили спать. Он так сладко причмокивает во сне! Дочка, я хотел бы, чтобы тысейчас бросила все дела и вернулась домой.

— Что-то случилось?

— Нет. Я просто очень сильно хочу, чтобы тысыграла мне на баяне.

— Папа, я еду! Слышишь, я еду! Ты толькодождись меня, пожалуйста, Папочка, только дождись!

Я жду. Как же я могу тебя не дождаться. Я ждутебя в своем кабинете, — грустным голосом проговорил отец и повесил трубку.

Моментально выскочив из кабинета, всязаплаканная и бледная, я посмотрела на ожидающего меня охранника и лихорадочнопроговорила:

— Как можно быстрее домой. Я чувствую: что-тос отцом.

Охранник кивнул мне и передал что-то по рации.А я не шла, я уже бежала к машине. Я сломала каблук и со злостью кинула туфлю остену. Сняв вторую туфлю, побежала дальше босиком, но услужливый охранник немог допустить того, чтобы я бежала разутой, и схватил меня на руки.

— Позвольте, я вам помогу.