– Будьте осторожны, донна, – предупредил мэтр Конш. – Вы быстро учитесь, хорошо работаете, но я переживаю за Вас, есть люди, которым не по душе Ваши способности лекаря.

– Вы волшебница, донна! – говорил де Версей, когда я перебинтовывала его плечо и грудь. – Вам стоит только коснуться – и боль уходит.

– Не говорите так, монсеньор, – шутила я, – а то я и вправду поверю вам.

С ранеными приходилось общаться, как с детьми: отвлекать их разговорами, вопросами, шутками, уговаривать, угрожать, даже припугивать. Но результат того стоил – если бы я делала на лечении бизнес, я бы быстро пошла в гору – мои «клиенты» всегда возвращались и приводили своих друзей.

Но надо отметить, что я старалась не вмешиваться в лечение, когда рана была слишком опасна – не хотелось брать на себя ответственность и трепать себе нервы – максимум, что я могла себе позволить, это зайти к умирающим в шатер, подать стакан воды или просто поговорить. Мэтр Конш безошибочно определял, когда его усилия будут бесполезны, и вызывал к обреченному священника. Когда раненые исповедовались своим духовникам, на душе им становилось легче, и мир земной уже мало волновал их. Поэтому они удивительно легко и спокойно общались со мной, словно жалея, что я не ухожу туда вместе с ними. У отца Джакомо тоже было полно забот: ему приходилось исповедовать и причащать рыцарей, и бедняга от постоянных передвижений по лагерю очень уставал. Мы разговаривали или во время исповеди, или после службы, если мне удавалось застать его в шатре. Впрочем, если священников не было рядом, рыцари исповедовались друг другу, исповедовать друга было все равно, что перевязать ему кровоточащую рану.

Для строительства новой передвижной «кошки» королю пришлось попросить древесину у своих баронов, ее снимали с галеры, на берегу уже стучали молоты – христиане упорно продолжали строиться. Чтобы уберечь плотину и башню от огня, было решено накрыть их свежесодранными шкурами быков и коров, которых зарезали в честь прибытия галер.

Был новый пир, новый праздник, все ходили друг другу в гости, поздравляли, угощали, пели песни и веселились. Мы отмечали собственную победу: архиепископ дал знать, что бумаги доставлены, и завтра он отдаст мне их в руки. Праздновали в тесном кругу, Вадик пытался наиграть на лютне Винченцо современные ритмы, Катя просила не насиловать инструмент, я смеялась и подпевала Вадику. Николетта и Винченцо разговаривали возле шатра, а мы бесились, понимая, что это наш последний вечер в лагере и что завтра мы благополучно отбудем на галеры.

– Ну что, Вадик, ты доволен своим участием в походе? – спросила Катя.

– Не совсем, – честно признался парень, давая передышку лютне. – Я мечтал, что меня посвятят в рыцари. Хотел пройти через всю эту грандиозную церемонию в соборе, когда тебя подпоясывают мечом и трижды поют твое имя…

– Но здесь соборов нет, а если бы тебя так просто посвятили?

– Какое в этом удовольствие? – фыркнул Вадик. – Просто и без церемоний: «Встаньте, сир Уилфрид»? Нет, меня такая процедура не устроила бы.

– Ты тщеславен! – воскликнула я.

– Вовсе нет, – возразил Вадик, – просто весь процесс очень красив. Это церемония, полная правил и символических моментов, я просто хотел бы увидеть все это, почувствовать на себе.

– Донна Анна! – к нам в палатку вошел де Сержин с корзиной, полной фруктов. – Вам это послал король. Он ждет вас у себя, спрашивал, не соизволите ли прийти.

Я с готовностью поднялась, не представляя себе, что от меня могло понадобиться королю. Он впервые приглашал меня к себе в шатер. Вадик и Катя поднялись вслед, но де Сержин задержал их, сказав, что король хочет говорить только с донной. Они остались в шатре, а я отправилась через лагерь к королю. Путь был неблизкий, к тому же было очень темно, трещали цикады, кругом жгли костры, от этого я совершенно потерялась в лагере и шла наугад. Я уже начала жалеть, что не попросила де Сержина проводить меня, и почему-то вспомнила, как во время экспедиции на раскопках древнегреческого города, в которую мы ездили с нашим историком, мы передвигались по лагерю с фонариками, потому что в южной степи стояла такая же темень, как и здесь. Я вспоминала, насколько, несмотря на формальное отсутствие прелестей цивилизации, была проще жизнь в том походе. «По крайней мере, – смеялась я, – у нас, несмотря на отсутствие горячей воды, были фонарики…» Кто-то, появившись внезапно справа, схватил меня за руку, от неожиданности я вскрикнула, вернувшись из воспоминаний в суровую реальность.

– Донна Анна? – услышала я голос герцога и с облегчением вздохнула.

– Это вы, герцог! Как же вы меня напугали!

– Простите, – он отпустил меня и пошел рядом. – Вы направляетесь к королю? Я провожу вас, если позволите.

– Как хотите, – чуть холоднее сказала я, вспомнив все обиды между нами.

– Донна Анна, я должен признаться вам, что совершил ужасный проступок.

– Я не исповедник, герцог, – прервала я его жестом. – Думаю, что только ему вы должны раскрывать свои ошибки.

– Только в вашей власти освободить меня от бремени тяжкого греха. Выслушайте, донна, и потом решайте, насколько я виновен и заслуживаю ли прощения. Я не помню, когда увидел вас впервые. Я был мальчишкой, юнцом, вы – маленькой девочкой. Ваш кузен и мой отец были хорошими друзьями, после преждевременной кончины моего родителя ваш кузен принял активное участие в моей судьбе. Я часто бывал у вас в гостях, каждый раз приезжая с таким чувством, будто возвращаюсь домой. Когда подошло время, я уехал в Париж, чтобы продолжить традицию моих предков и служить королю, возвращался в свое имение только время от времени, не имея возможности посетить дом вашего кузена.

И все же спустя годы я приехал, и дверь мне открыла удивительная девушка. Она была стройна и хрупка, солнечный свет запутался у нее волосах, кудряшки спускались на лоб и плечи, светлые глаза смотрели строго и сердито. Я был поражен, пленен, я пропал навеки. Вы так изменились за это время, что внезапная встреча открыла мне вас заново. Вот эту встречу я помню. С нее все началось. Я не буду говорить об остальном, это вам известно.

Когда вы уехали в Италию, оставив мне на память о себе вещь, которую никогда не носили, я страдал, потому что понимал, что никогда больше вас не увижу. И тут, спустя четыре года, я встречаю вас снова, но встречаю другой и при странных обстоятельствах. Я растерян, вы смотрите на меня и не узнаете, вы то надменны, то добры, то резки, то ласковы. Вы всякий раз другая, ваш муж уверяет меня, что вы – не Анна, и поверьте, у меня были основания принять его утверждение всерьез. Мало того, что вы непостоянны со мной, вы еще странно ведете себя с мужем – то отторгаете его, то притягиваете – и я не знаю, любите вы его или нет. В тот вечер, после той сцены во дворце мне казалось, что вы остаетесь с ним, поэтому я не смел даже подойти к вам. Теперь же вы не подпускаете его к себе, по-прежнему настаиваете на разводе, и я готов, вслед за мудрецом, воскликнуть, что даже Бог не понимает ту, кого создал последней. Вы сердитесь на меня за что-то, я готов выслушать все ваши упреки. Прошу вас, донна Анна, скажите хоть слово, – мы неслись по лагерю, герцог еле поспевал за мной.