– Я лишь хотел узнать, как себя чувствует мадам Катрин, – оправдывался герцог.

Анна поежилась от ночной прохлады. Она собиралась нырнуть в теплую постель, а вместо этого стояла на улице. Герцог снял со своих плеч тяжелый плащ и набросил его на плечи Анны. Пока он закутывал ее, донна боролась с сильнейшим желанием прижаться к нему, потому что ей хотелось не столько тепла, сколько человеческой нежности. Но она боялась, что он неправильно истолкует ее слабость, и держалась. Но его расспросы о здоровье Катрин окончательно выбили ее из сил. Она ничего не ела целый день, отдав весь свой обед больной подруге, и теперь от слабости, голода, холода и усталости ее нервы не выдержали, и она расплакалась.

– Не надо, – предупредила она желание герцога обнять ее, и он послушно отстранился. – Поймите, не нужно, – смягчаясь, объяснила она ему. Он понимающе кивнул.

– Не волнуйтесь, донна, вы можете высказать мне все, что у вас на душе. Ни один человек не выслушает вас лучше, чем я.

И донна выложила ему на одном дыхании все свои беды, рассказав о разводе, о муже, о больной подруге, об отчаянии и слабости. Она еле держалась на ногах, герцог протянул ей свою руку, чтобы она оперлась на нее.

– Все будет хорошо, донна, – сквозь дрему услышала она, – мы скоро двинемся дальше. Мы пройдем весь Египет, войдем на Святую землю, вознесем молитву Господу за свое спасение, а потом, донна, потом мы сядем на «Модену» и вернемся туда, где вы были счастливы, туда, где ваша настоящая родина.

Он поцеловал ей на прощание руку, и донна проскользнула в шатер.

Анвуайе мстительно сощурился, наблюдая за прощанием донны Анны и герцога возле шатра. Значит, все эти слухи имеют почву, и его донна далеко не так свята, как кажется!

«Ну, теперь, донна, я знаю, как получить ваше расположение!» – пробормотал он, приседая, чтобы герцог, проходя мимо, не заметил его.

Архиепископ положил перед королем документы и произнес:

– Думаю, Ваше Величество, что на этот раз вы не станете отрицать, что совпадений слишком много, чтобы мое, как вы изволили выразиться накануне, предположение не имело достаточно оснований для возбуждения следствия по делу донны Висконти.

– Зачем вам это, архиепископ? – мягко спросил король. – Дождитесь хотя бы окончания похода.

– Поход не закончится, потому что эта женщина несет нам одни несчастья. Это из-за нее мы так долго сидим на одном месте, не в силах двинуться вперед.

– Но ведь вы сами не дали ей уехать, когда у нее была такая возможность, – заметил Людовик.

– Потому что я побоялся за королеву и тех, кто остался в Дамьетте. С донной Анной нужно разобраться здесь, пока она не вернулась в город. Легат разделяет мои опасения, сир, дело только за вами.

– Анна кажется мне довольно спокойной и скромной. Чем она заслужила вашу неприязнь?

– Своими крайне подозрительными действиями. Все здесь, в документах, сир, читайте. Вот заявление капеллана, утверждающего, что Анна разговором заставила корову вернуться в загон. Вот заявление одного из рыцарей, ставшего, наравне со всеми, свидетелем того, как донна Анна приказала крокодилам уйти, и те ее послушались. Вот заявление дона Висконти, жалобы на донну, некоторые сведения из ее жизни на юге Франции, крайне подозрительные поездки в город Альби, ставший гнездом для зарождения ужаснейшей ереси. Раненых она лечит очень странными способами, которые остальные врачи, кроме мэтра Конша, редко считают разумными.

– Но раненые у нее выздоравливают быстрее, – заметил король, – разве это не прекрасно?

– Она пытается пустить вам пыль в глаза дешевыми трюками, – глядя сверху вниз на сидящего короля, заметил архиепископ де Бове. – А между тем она крайне опасна, и если мы не примем меры, то очень скоро ее влияние распространится на добрую половину рыцарей. Анна расчетлива и хитра, заметьте, она старается привлечь на свою сторону самых известных и богатых людей. А тот факт, что этот таинственный и крайне опасный человек без лица, что следует за нами, словно тень, защищает ее, только убеждает меня в том, что в этой женщине живет демоническая сила. Если вы еще сомневаетесь, Ваше Величество, то я предоставлю вам другие свидетельства против Анны.

– Дайте мне немного времени подумать, Ваше Преосвященство, я сообщу вам о своем решении позже.

Король задумчиво просмотрел бумаги еще раз после ухода архиепископа. Ему не хотелось верить тому, что говорил де Бове, но он знал прекрасно, что у архиепископа при поддержке легата есть все права начать следствие и без согласия короля. Архиепископ лишь доводил до сведенья Людовика это дело, и все, что мог король, это отсрочить его нападение на донну. Король не верил в достаточность и правдивость доказательств, многие из них могли быть опровергнуты и подвергнуты сомнению, но Людовик знал, что против Церкви он не пойдет никогда. Это была не трусость, это было лишь его глубокое убеждение в благородстве действий церкви и вера в то, что церковь лишь проводник между волей Бога и повиновением людей. Что бы ни решила церковь, так решал Господь, а сопротивляться воле божьей не смел никто, особенно король.

Сейфулла отсчитал деньги и, закрыв половину лица покрывалом, отдал их крестьянину. Он был на верном пути, войско наследника уже прошло здесь этим утром, и он знал теперь направление. Пока он разговаривал с крестьянином, его лошадь напоили и накормили, Сейфулла отправился в амбар и прилег на срезанный тростник, чтобы отдохнуть немного. Теперь, когда он знал точное направление и место назначения, он мог позволить себе небольшой отдых, чтобы продолжить путь со свежими силами. Перед тем, как забыться сном, он провел рукой по той половине лица, что всегда старался держать прикрытой, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания. Неровной полосой от виска до нижней губы, разрезая кончик носа, бороздой делил лицо пополам глубокий уродливый шрам. Сейфулла получил его давно, когда был молод и участвовал в войне против христиан. Шрам теперь совсем не мешал ему, он смирился и свыкся с ним, но раньше, прежде чем он стал агентом Старца Горы, он очень сильно страдал из-за несовершенства своего лица. Женщины отворачивались от него, мужчины опускали глаза, дети в страхе разбегались. И он научился презирать мужчин, ненавидеть женщин и не обращать внимания на детей. Пережитые беды остались в прошлом, теперь ничто не могло поколебать железного сердца асассина. Он научился быть равнодушным к чужим страданиям и заодно стал равнодушным к себе. Ни одна его жертва не смогла пробудить в нем жалости, потому что он разучился жалеть даже себя. Все, кто должен был умереть от руки Сейфуллы, не имели ни малейшего шанса выжить. Наниматель не мог бы найти более совершенное орудие для убийства.

Сейфулла вытащил из сумы полотенце, впитавшее в себя Священную Воду Аллаха, и зарылся в него лицом. Помолившись, он откинулся назад и тут же заснул.

Король внимательно посмотрел на бедуина и спросил еще раз Ива Шатрского, который переводил аравитянину:

– Ты действительно покажешь нам брод за столь низкую плату?