Каспий сглотнул.

– Прости меня.

– За что именно?

– За то, что узнаешь.

* * *

Находиться в ванной было невозможно. Я вся взмокла, пот стекал по спине и по лбу, зеркало запотело, а воздуха становилось катастрофически мало. От воды поднимался пар. Настоящий кипяток, искупаться без ожогов не выйдет, но я и не планировала.

Я натянула резиновые перчатки, повела плечами, размяла шею и спряталась за занавеской.

– Голем! – завопила я. – Голем, мне нужна твоя помощь!

И минуты не прошло, как я услышала его топот, будто маленького ребенка. Сердце защемило от жалости, но я не могла ее себе позволить.

Голем открыл дверь. Озадаченный и растерянный, он подошел к ванне, ожидая увидеть в ней меня. Такой невинный и глупый, просто чудище, слуга. Соберись, Лавстейн.

Один прыжок, и я повалила Голема в горячую ванну, обжигающие брызги попали мне на лицо, но руки в резиновых перчатках продолжали крепко сжимать его шею. Смешные кукольные глаза-наклейки смотрели на меня, кривой рот открылся в немом крике.

Во мне проснулись безумие и первородная жестокость. Как бы я себя ни оправдывала, сколько бы раз ни говорила, что это лишь оживший кусок глины, это все равно было убийство, самое настоящее.

Глиняная шея обмякла под моими руками, и голова Голема отсоединилась от тела. Вода окрасилась в цвет охры, а дрожащие ноги прекратили двигаться.

Голова Голема опустилась на дно ванны, а на поверхность всплыли намокшие глаза-наклейки. Я чувствовала себя так ужасно, как никогда в жизни.

Под полотенцем лежал топор. Я молниеносно схватила его и направилась в детскую. Голема больше не существует. Это звучало в каждом моем шаге. Я коротко взвыла, когда топор вонзился в дверь.

Вольфганга не было. Его мотоцикл стоял на месте, он мог прятаться где-то дома.

Наконец дыра была достаточной для того, чтобы я пролезла. Я отбросила топор и вытерла лицо. Пот смешался со слезами.

– Не делай этого, – сказал Вольфганг, стоя позади меня. Он нервничал, но голос не дрожал. Не умолял, он приказывал, но он клялся мне, что никогда меня не тронет. – Ивейн, не делай этого.

Томас сказал: откроешь спальню – потеряешь двоих. Трикстер сказал: откроешь спальню – узнаешь, зачем Кави стер память. Каспий сказал: откроешь спальню – во многом разберешься.

– Ивейн, прошу тебя.

Сквозь дыру были видны лиловые занавески. Я сделала шаг и оказалась в своей детской спальне.

Вольфганг не пошел за мной. Я прошлась по комнате, не веря, что провела здесь свое детство. Мои шкафчики, кровать с пятью подушками, картины, афиша «Мадам Баттерфляй», на некоторых полках еще оставались книги. Мой рабочий стол, в шкафчиках детская акварель и папка с рисунками. Кресло, которое Кави подставлял к кровати, чтобы прочитать сказку. Платяной шкаф, где мы с Вольфгангом прятались от отца. Мои обои, окна, шторы, ковер, прожженный ковер…

Прожженный?

Ровное обугленное пятно, идеальный бурый круг на некогда синем ковре.

– Я же говорил, – грустно сказал Вольфганг, – не делай этого.

Он не мог пройти так тихо. А дыра в двери была слишком маленькая для него. Как он прошел?

Боже! Нет! Только не это!

Я закрыла рот руками, чтобы не закричать, смотрела на своего брата и на пустой дверной проход.

– К-как? – выговорила я.

Вольфганг сделал простой жест: приложил палец к виску. У нас остались считаные секунды, он скоро исчезнет, и только Суббота решит, когда он сможет ко мне наведаться в следующий раз. Если бы я не узнала, он бы остался со мной, он бы… Пусть это будет шутка.

– Самоубийство?

Вольфганг усмехнулся. Он становился все незаметнее.

– Ивейн, послушай меня, слушай внимательно.

– Поэтому ты не мог до меня дотронуться, поэтому все так реагировали, когда я говорила о тебе, поэтому… – Мою речь прервал тяжелый истеричный вздох.

– Это неважно. – Он сделал шаг вперед, положил невидимые руки мне на плечи, но я ничего не почувствовала. – Ты никогда не покидала Мунсайд.

– Что?

– Менталисты…

– Я, я… Я не понимаю! – я рыдала в голос. Будто снова стала маленькой, восьмилетней девочкой, а Вольфганг меня дурил. – Как ты умер? Тебя подожгли? Кто это сделал?

Он почти исчез.

– Кто это сделал? – закричала я. – Скажи! Я должна знать.

Пожалуйста, побудь еще со мной. Будь со мной. Я должна знать. Я отомщу. Я обязательно отомщу.

– Это был Кави.

И в доме стало окончательно пусто.

* * *

Кто-то стучался в дверь. Какая разница. Кави убил моего брата.

Ванна в комьях глины. Плоть Голема. Какая разница. Кави убил моего брата.

Телефон звонил беспрерывно. Какая разница. Кави убил моего брата.

Моя детская пахла кровью и гарью. Какая разница. Кави убил моего брата.

Глаза на фамильных портретах двигались. Какая разница. Кави убил моего брата.

За окнами воздушные змеи. Какая разница. Кави убил моего брата.

Какой сегодня день?

День, когда Кави убил моего брата.

Теперь каждый день – день, когда Кави убил моего брата.

Кто-то выбил дверь. Какая разница. Кави убил моего брата.

Я сходила с ума.

Какая разница.

Кави. Убил. Моего. Брата.

Каспий

Каспий пытался ступать как можно тише по битому стеклу, но противный скрежет все равно раздавался в ушах. Рано или поздно его раскроют, но хорошо бы оттянуть этот момент на как можно дальше. На шее бултыхался морок, достаточно сильный, чтобы остаться незамеченным для парочки призраков и даже гончих, но уж точно не для него или нее. Он еще не совсем понял, как к нему обращаться.

Это был старый покосившийся дом викторианского образца, утопающий в пыли, грязи и паутине. Окна давным-давно выбиты, тропа заросла, мох полз по деревянным колоннам.

Каспий пролез через крошечное окошко в подвал, где переплетались ржавые трубы, а от каждого шага по полу бросались врассыпную тараканы или крысы. Он пытался вспомнить, сколько человек здесь погибло (или, лучше сказать, умерло). Была какая-то детская считалочка, которую он едва помнил, что-то из разряда: «Раз-два – Маргарет упала в ванной. Три-четыре – Стив задушил себя рано». И так до бесконечности, потому что смертей было неисчислимое количество.

Разумеется, дом на углу (так его называли, хотя никакого угла не было) мало кто посещал. Даже подростки не лезли внутрь, так что здание осталось не запачканным граффити и чужими именами. Дом был заброшен, здешние призраки уже и забыли о каких-то там живых людях или нелюдях. Уйдя глубоко в себя, бледные тени некогда живых медленно бродили из стороны в сторону, глядя в бесконечную пустоту. Они уже не замечали своих соседей, погрузившись в самих себя и съедавший их вакуум времени. Толку от них было как от паутины, Каспий крался сюда за другим.