Каспий заинтересованно поднял бровь, и Хейзер зачитала вслух:

– Как и предполагалось, пациент в критической ситуации переключается на основную личность. Под критической ситуацией подразумевается реальная опасность для жизни. Пациент пытался покончить с собой, но в последний момент, как он выразился, «просто заснул, а очнулся уже в больнице, был уверен, что умер, но оказалось, просто отключился». Все можно было свести на шок или обморок, вот только пациент сам оказал себе помощь, но не помнил, как это сделал. В указанное время, когда включилась основная личность, он позвонил в дом Лавстейнов. Пациент не мог знать этот номер, а если помнил, то только в той части сознания, доступ к которой ему закрыт.

– Это может помочь, – рассудил Каспий.

Хейзер приметила вторую папку и вопросительно посмотрела на него. Каспий молча подтолкнул ее к ней, чтобы она могла прочитать имя.

«Уоррен Уэлльс».

Ивейн

Некоторые вещи не стоит помнить.

Можно стереть память с помощью магии, но далеко не каждый колдун или демон на это способен, к тому же удаление воспоминаний занесено в реестр запрещенных магических практик. Мой список вещей, которые нужно забыть, был огромен, но инцидент в автобусе точно туда не входил.

Победоносное возвращение Ивейн Лавстейн в «Доктрину» заметил только Уоррен. Сколько раз я зарекалась, что и порога школьного не переступлю, а теперь сидела за партой. Никто на меня не давил: ни Вольфганг, ни Асмодей, ни Самаэль. Просто, когда меня вылечили (нашли все-таки добровольца), я поняла, что во мне куда больше сил и что, если я спрячусь в башне из слоновой кости, Варрон выиграет. Нет! Я не собиралась доставлять такое удовольствие этому сукину сыну. Селена могла передать ему привет и доложить, что жертва здоровее всех живых. Моя маленькая месть.

А вот Уоррену следовало бы забыть, что его приворожила собственная девушка. Он перенес это, на удивление, с какой-то небывалой выдержкой.

– Пустяк, – отмахнулся он, когда мы заговорили об этом во время перерыва. К нам присоединился Томас, хоть и слова не проронил. Каспия сегодня не было. – Учитывая, что ты пережила, это пустяк.

– Это боль разных категорий, не стоит сравнивать. Меня фактически никто особо не предавал.

– Потому что ты никому особо не доверяла. – Кажется, в этом слышалась обида. – Завидую тебе.

Я вспомнила про Хейзер и Каспия.

– Эй! – Я потрепала Уоррена по волосам, пока он что-то жевал. – Не надо строить из меня стерву.

Томас выглядел странно за нашим столом. Учитывая, что он был братом Селены и одновременно лучшим другом Уоррена, отношения между ними были запутанные. Спрашивать было как-то неловко, я лишь знала несколько вещей. Во-первых, отношения Уоррена и Селены держались только на привороте. Во-вторых, Селена слила Варрону мои координаты. Специально или нет – я не знала, но было еще кое-что. Скорее всего, Томас знал о привороте, но не говорил. У Уоррена были все основания обижаться на него. Томас всегда был неразговорчивым, но сейчас это ощущалось особенно остро. За нашим столом он явно чувствовал себя лишним.

– Пока я лежала в больнице, Каспий был в школе?

– Ага, – произнес Уоррен с набитым ртом. Он был безумно худым, но ел будто за троих. – Только сегодня пропал.

Мой взгляд зацепился за листовки с пропавшей ученицей.

– Нет-нет, он не пропал. – Уоррен заметил, как у меня скривилось лицо. – Может, заболел или еще что-то.

– Если инкубы и могут болеть, то только одним, – подал голос Томас.

– Чем? – беззлобно спросил Уоррен. Кажется, между ними ничего не изменилось.

– Голодом.

Уоррен так насупился, что стало не по себе, будто Томас задел его за больное.

– У них другое понятие о том, как «подкрепиться», ну ты знаешь, – решила я разрядить атмосферу, одновременно набирая уже третью СМС Каспию. Мой личный рекорд. Ни на одну из них он не ответил.

Мы с Уорреном чувствовали острую необходимость развеяться. Несмотря на пережитый ужас, трех дней в больнице оказалось достаточно, чтобы отдохнуть. От Уоррена веяло тоской, и я пригласила его домой. От дома, тем более от библиотеки он всегда приходил в восторг. Даже сейчас явно обрадовался.

Наказав Голему покормить нас, я дала Уоррену ключ от библиотеки, а сама пошла принять душ. Я слегка нервничала, оставив его одного. Вряд ли он там что-то найдет.

Я выросла в тепличных условиях, но жизнь в интернате быстро сломала меня. Параноидальность засела во мне глубоко и надолго, и, сколько бы я ни говорила, что это мера предосторожности, это была психическая болячка, словно в моей голове вечно мигала лампочка «Будь осторожен», и порой это доходило до абсурда.

Я хотела доверять Уоррену. Я могла доверять Уоррену. Я видела демонов и людей и с уверенностью могла сказать, что разбираюсь в них, пусть в основном благодаря интуиции. В библиотеку я вернулась с мокрой головой, неся поднос, полный еды. Я заметила, что в последнее время Уоррен ел как ненормальный. Что ж, каждый боролся со стрессом как мог.

Он сидел в окружении книг и периодически что-то записывал. Выглядел он увлеченным и совсем не жалким. Перед ним лежал огромный учебник по бестиарию и демонкратии, открытый на главе «Карательные меры».

Я заглянула к нему через плечо, попивая чай. На ветхой странице была изображена черная лохматая собака с огненными глазами и острыми зубами. В детстве адские гончие пугали меня особенно сильно, несмотря на то что к жутким созданиям я привыкла чуть ли не с младенчества. Вспомнить хотя бы моего отца.

Наверное, потому что, в отличие от других монстров, гончие карали за убийство, кражу и другие мелкие (для демона) преступления. Эти твари с удовольствием преследовали виновного и отрывали от него по кусочку. Иногда я не могла заснуть по ночам, боясь, что гончие придут за мной ночью, потому что опять не убрала за собой игрушки.

– О, отлично, еда. – Уоррен отвлек меня от воспоминания, запихивая в рот кусок пирога. Голем почему-то частенько готовил выпечку. – Смотри, что выпало из книжки.

Он протянул мне старую желтоватую фотокарточку. На фоне кухни блондинка с короткими кудрями в старом, поношенном, скорее всего, мужском свитере держала на руках примерно годовалого мальчика, такого же светлого и голубоглазого. Женщина смеялась, глядя на ребенка, а тот смотрел в камеру широко раскрытыми глазами. Пухлые губы блестели от слюны. Мне потребовалось довольно много времени, чтобы понять, кто это: Элиза и Вольфганг, мои мама и сводный брат.

– Красивая, – произнес Уоррен, склонив голову набок. – У вас губы и подбородок похожи.

Я задумчиво ощупала лицо. Я всегда ощущала себя копией отца. С Вольфгангом у нас было мало общего, кроме цвета волос.

– Почему ее нет на древе? – Уоррен ткнул на стену позади меня. Не успели?

– Возможно, – пожала плечами я. – Отец нашел Элизу, когда его родители уже умерли. А он не особо чтил аристократические традиции. Ты посмотри только, – я обернулась, чтобы лучше рассмотреть гобелен, – нас было так много… Двенадцать поколений. Четыре века. В детстве мне казалось, что у любого ребенка висит фамильное древо, что каждый должен знать всех своих предков, а сейчас понимаю, какая это глупость. Знаешь, кем был Генри Лавстейн? Вон, на самом верху.