— Сейчас напились и помирились. На кухне сидят, целуются. Сделала им яичницу, подаю, она говорит — ты, сучка, не думай, что все закончилось. Я тебя со свету сживу.

— В бане хозяйской, на полке, за свечками, пачка старых лезвий. Сможешь взять?

— Да, наверное. Зачем?

— Достань. Завтра бежим.

Малой пришел к ней. Пьяная Танька отключилась, и весь день спала. Он тоже был пьян и сразу уснул. Макарыч читал на веранде. Инга поднялась в спальню молодых и взяла со столика ключи Малого. Танька не шелохнулась, хрипло и тяжело дыша, и у Инги мелькнула мысль взять на кухне нож.

Она вернулась к себе, улеглась рядом с Малым и набросила его руку поперек своей груди. Перед тем как лечь к ним заглянул Макарыч. Инга сделала вид, что спит. В комнате пахло перегаром и потным телом Малого.

Инга подождала час, а потом еще и тихо, медленно, не дыша, встала, сунула ноги в кроссовки Малого и пошла к сараю. Повернула ключ в замке и открыла дверь. Алишер ждал.

— Кто хочет, может с нами, — шепнул в заспанную темноту сарая. Не ответили. Оставил дверь открытой.

Она захватила нож, а он сжимал в руке лезвие. Не пошли к воротам из-за собак. Прошли мимо котлована к стене. Алишер с вечера приставил к ней сколоченную из досок подставку для кирпичей, чтобы не мешала ходить. Никто не заметил. Теперь взобрался на нее, подал руку Инге и поднял следом. Доски скрипнули, и они замерли, ожидая лая, но обошлось. Он подсадил Ингу, и она взобралась на забор, развела руками кольца проволоки, пролезла на другую сторону, легла на поперечину животом и подала руку. Алишер подтянулся, и они спрыгнули на землю по ту сторону.

Свобода встретила прохладой и сыростью.

В лес бежали через заросшее травой и сорняком поле. Трава опустилась под тяжестью росы, и их обувь и ноги ниже колен стали мокрыми. Была полная, низкая луна, и они бежали, высоко поднимая ноги, и мокрая трава влажно шелестела от их движений. У нас два часа пока проснутся, думал Алишер, и мысли шли в такт с дыханием — два-ча-са, два-ча-са, два-ча-са. Лес густой, много бурелома, они не сунутся ни на машинах, ни на лошадях. Значит, ноги против ног. А кто у них бегун, как Алишер? Ни-ко-го, ни-ко-го.

Поле кончилось, начался лес. Влетев в него, Инга остановилась, уперла руки в бедра и засмеялась через прерывистое дыхание.

— Инга, ты чего?.. Что ты делаешь? — Он тоже остановился.

Она схватила его за щеки, притянула к себе и поцеловала — без страсти, как целуют детей, потерлась носом о его нос и засмеялась. Он засмеялся тоже. От бинтов Инги пахло лекарством.

— Свобода, господи! — прошептала она. — Пойдем…

Они опять двинулись, на этот раз медленнее, настраиваясь на долгий бег. Шли на северо-восток — Алишер чувствовал направление, будто в мозгу был компас. Он знал, что через три часа упрутся в железку и должны перебежать, и через равнину — снова в лес.

Ветер донес собачий лай.

* * *

Он шел по запаху.

Где пахло трупами, были люди.

Он подбирался и смотрел через траву, кто.

В Путятине к свалке подъехал грузовик, и солдат в выгоревшей защитной куртке стал ругаться с рабочими, кому разгружать, и как-то договорились. Откинули борт, и на землю высыпалось несколько трупов. Другие хватали крючьями и стаскивали, пока не освободилось место, чтобы забраться в кузов и бросать оттуда.

К Ельникам даже не приблизился. Оттуда слышались взрывы. Был вечер, и уже стемнело, но там было светло от взрывов и стрельбы, и свет дрожал. Больше всего, удивился Али, это было похоже на карнавал.

Нельзя было идти по городам, и Али пошел через деревни.

В этой, как и в двух других до нее, никого не было. Он хотел есть, он ни хрена не ел, кроме ягод, уже три дня, и если дальше так пойдет, он вырубится где-нибудь в лесу и сдохнет, а его тело расклюют вороны и сожрут лисы-падальщицы.

Во дворах росли яблони, но он не мог на них смотреть. Каждый раз после этой кислой зелени его так пробивало, что он терял куда больше, чем получал.

Он зашел в один дом и ничего не нашел, кроме битой посуды и сломанной мебели. И во втором ничего не было. Наверное, прошли беженцы, думал Алишер. Прошли и вымели подчистую, и ему опять ничего не достанется, и тогда он ляжет спать в эту постель, и не будет вставать, и умрет, лучше так, чем на дороге.

Ты не мужик, понятно? Ты такой же, как они. Это ты меня убиваешь!

Еле переставляя ноги, мотая головой, чтобы прогнать сон, он заставил себя выйти к третьему дому. И услышал шум. Суетный и злой, какой издают дерущиеся собаки, только рычание было глухим и не прорывалось яростным клекотом, как в драке.

Алишер выдрал из забора палку, крепкую и с гвоздем.

Он шел медленно, выставив палку перед собой, и завернул за дом.

Черная овчарка с белой грудью и грязная рыжая дворняга смотрели на него безумным и злым взглядом, а перед ними в дорожной пыли лежала задранная коза, с объеденным боком и ногами.

Собаки смотрели на Алишера, он смотрел на козу. Бока не были вздуты, хоть она лежала на солнце, и вокруг не вились мухи, и не было смрада, и все это значило, что коза свежая. Перед ним было двадцать килограммов мяса, не считая собак.

Собаки зарычали. Слабо, из глубины горла. Овчарка напрягла грудь и присела, готовясь к прыжку. Дворняга пошла вперед, с наглым вызовом глядя на Алишера, и он попятился, и тогда она пошла быстрее, но в трех метрах перед ним остановилась и стала рычать громче, а потом гавкнула, зло и яростно.

Уйти в дом, дождаться, пока доедят и побегут дальше, и доесть кости, высосать что останется, думал Алишер, но вдруг гавкнул на дворнягу, резко и оглушительно, и та присела, и шерсть на ней вздыбилась. Она оскалилась и зарычала, и Алишер зарычал в ответ, громче, и крепче вцепился в палку, и поднял ее над плечом.

Овчарка прыгнула стремительно, и он не заметил. На счастье, не могла достать до него и приземлилась метрах в двух. Гавкнула на Алишера, он на нее, подключилась дворняга, и они рычали и гавкали друг на друга.

— Уйдите! — орал Алишер. — Мне все не надо! Возьмите сколько вам надо, и уйдите! Р-р-рав!.. Я не мог ее взять, слышите?

Ты не мужик, понятно?

Первой бросилась дворняга — трусливо, к ногам, сразу перебирая задними лапами, чтобы отбежать, и он с размаху саданул ей палкой по пасти, и она высоко и нервно заскулила, отпрыгивая. Бросилась овчарка, метя в горло, но он успел закрыться, и она впилась в руку выше локтя, а он заорал и ударил ее кулаком в мокрый черный нос. Она разжала зубы и упала, на миг перестав соображать, а он с силой дал ее ногой в бок, и ее мягкая плоть обернула его ботинок буквой «С».

Дворовая бросилась снова, но он не обращал на нее внимания, только отпихивал. Вся его злоба пошла на овчарку, главное — ее переломить. Она отбежала от него и низко, угрожающе рычала, пятясь и выбирая время для нового прыжка.