— Как же! Выписалась двенадцатого апреля, а сегодня уже шестое мая...

Была пасха, Анна Тихоновна, хоть и не считала себя верующей, испекла кулич и накрасила яичек. Наташке, разумеется, досталось самое остроносое яичко, и она, схватив его, побежала к Захару Михалычу.

— Дедушка, давай сразимся с тобой!

А ему было не до забав, потому что никак не выходили из головы мысли о том, что во всем виноват он, хотя, размышляя, и не находил своей вины. Но кто-то же виноват!.. Само собою ничего в жизни не случается, все идет от людей, от их поступков, а виноватить пострадавших, Татьяну... Нет, виноват он, и только он...

Знать бы, где находится этот госпиталь, который «бе», съездить бы туда. Если б так просто!

— Ну дедушка! — не унималась Наташка.

Он машинально взял яйцо и подставил бок.

— Ура! — закричала внучка и захлопала в ладоши. — Я чемпион!

Ну что ж, пусть Клавдия напишет в госпиталь, начальству тамошнему. А только, чувствовал Антипов, напрасно и это. Так и сказал дочери.

— Кто-нибудь обязательно знает, куда она на самом деле уехала! — возразила Клава убежденно.

— Надо найти того, кто знает.

— А что, если подать во всесоюзный розыск? — высказал предположение Анатолий.

— Правильно! — немедленно поддержала Клава.

— Подавайте.

— Но где-то она ведь живет, — угадав неуверенность в голосе тестя, сказал Анатолий. — Прописана...

— Все где-то живут. Кто в городах, а кто и в деревне. Страна наша огромная, чуть не полземного шара. Искать человека — что иголку в стогу.

— Ты так легко говоришь об этом, отец, — заикнулась Клава.

— Цыц! — вспылил он. — Не тебе рассуждать, что легко, а что не легко. Живешь — и живи на здоровье. А в рассужденья со своим языком не встревай, когда тебя не спрашивают. Жди, пока спросят.

Клава отвернулась, обидевшись.

— Спокойно, Захар Михайлович, — сказала Анна Тихоновна.

— Вы ругаетесь, да? — подходя к деду, спросила Наташка тихо.

— Нет, внучка, мы не ругаемся. Мы разговариваем. — Он приласкал Наташку, погладил по голове.

— Не надо ругаться, ладно? Ты мне лучше сказку расскажи.

— Не умею! — Он виновато развел руками. — Сказки рассказывать у нас бабушка Аня горазда.

— Потому что она старенькая?

Антипов улыбнулся.

— Глупая, — сказал.

— Иди ко мне, расскажу, — позвала Анна Тихоновна. — Слушай вот. «Жил-был кузнец один на свете...»

— Как дедушка, да?

— Как дедушка. Только ты не перебивай, хорошо?.. «Жил-был кузнец один на свете, а кузница его стояла на самой развилке многих-многих дорог, которые здесь со всего света сходились, из разных стран. А вокруг — чистое поле! Ветры ласковые кузницу очищали, дожди теплые обмывали, солнце согревало. Хорошо ей было стоять на этом веселом месте. Ну, жил себе кузнец, работал, не унывал никогда, песни пел и свое дело делал. Кому телегу или возок наладит, кому колесо починит, кому коня подкует — проезжих людей много, работы хватало, только поспевай поворачивайся, гляди, чтобы горно не затухло. А кузнец, надо сказать, мастер был знаменитый, все хвалили его, иные за тыщу верст ехали, чтобы у него коня подковать: такие он умел делать подковы, что сносу им не было! Один богатый барин звал кузнеца к себе жить...»

— И он согласился? — почему-то испуганно спросила Наташка.

— Он-то?.. — Анна Тихоновна задумалась. Антипов улыбнулся, догадавшись, что она на ходу сказку придумывает. — Нет, отказался. «Не хочу, — сказал барину, — никуда отсюда уезжать, мне и здесь хорошо. Ну вот, живет, работает, и все бы хорошо, все ладно, но чувствовал кузнец, что дано ему в руки большое мастерство и умение, которое он пока не использовал: не настал час, значит... И вот в один прекрасный день, когда кузнец отдыхал, сидя на камне у ворот своей кузницы, подходит к нему, ведя в поводу коня, молодой воин. А сам хмурый-прехмурый, как туча грозовая. Подходит и говорит: «Кузнец-молодец, не подкуешь ли ты моего коня златогривого?..» — «Подковать можно», — отвечает кузнец и встает с камня. «А только мне заплатить тебе нечем», — говорит молодой воин, опустив низко голову. «Почему же ты, — спрашивает тогда кузнец, — пустился в путь-дорогу дальнюю на некованом коне?» Вздохнул воин тяжко, сказал невесело: «Был он подкован на все четыре ноги, но сносились подковы...» — «Выходит, — догадался кузнец, — ты много проехал, покуда ко мне добрался?» — «Ой, много! — говорит воин. — Который уж год все еду и еду, из седла не вылезал...» — «И куда же ты путь держишь, если не секрет?» — «А случилось у меня большое горе, — объясняет воин. — Богатый проезжий барин увез мою невесту, ненаглядную Марью Игоревну, вот я и догоняю этого барина, чтоб невесту свою вернуть. Да все догнать не могу. У него, у барина-то, коней видимо-невидимо, а у меня всего один, притомился уже, и подковы сносились...» Понял кузнец, что этим барином был тот, который звал его с собой, и сказал: «Это не беда, отрок! — И пошел раздувать горно. — Раз такое дело случилось, подкую я твоего коня златогривого, догонишь ты ворога своего злейшего. Знать, настал мой заветный час!..» Раздул он горно ярко, отковал четыре подковы невиданные, от которых, как от ясного солнышка, свет идет во все стороны, и теплые еще, прямо с пылу с жару, поставил коню. Полюбовался своей работой и сказал молодому воину: «Поезжай с богом. Скачи быстрее ветра буйного, быстрее огня-пламени горячего, быстрее мысли своей и возьми в жены Марью Игоревну, красу ненаглядную...» Взвился тут конь златогривый, заржал громко и радостно, что трава кругом полегла, высек подковами искры и — только его и видели!.. Посмотрел кузнец вслед, прикрывая глаза от солнца, перекрестился и пошел гасить горно и убирать инструмент, потому что ночь уже наступила, спать было пора...»

— Хитренькая ты, бабушка Аня! — сказала Наташка недовольно. — Ты дальше рассказывай.

— Рассказываю, рассказываю, — улыбнулась Анна Тихоновна и продолжала, точно читала по книжке: «А в это время на Русь несметные полчища татар шли. И так подступили они к самой