хотелось, что Мартон не зря в нее влюбился и будет влюблен и впредь, — ведь вот зеркало тоже подтверждает это).

Не торопилась она и с чтением письма. Нарочно тянула время, чтобы подольше наслаждаться предстоящим волнением. Илонка не сомневалась, что в письме любовное признание, но какое, какой силы, вкуса, аромата?.. «Подожду, еще подожду!..»

Девочка зашла в столовую, схватила книжку, в которой лежало письмо. Теперь она уже не следила за своими движениями (даже очень хорошо воспитанные девочки ведут себя иначе, когда остаются одни). Илонка побежала к себе в комнату, но все еще не бралась за чтение. Танцевала, испытывала свое терпение, желая насладиться волнением и блаженством ожидания. Они ведь уйдут, как только прочтется письмо. Того напряжения уже не будет.

И все-таки не выдержала — прочла. Потом еще раз. Спрятала письмо под сорочку. Ощутила прохладу бумаги. Уголок письма нежно кольнул ее в грудь. Илонка покраснела. Подвинула дальше бумагу. И даже хлопнула ее. И вдруг, чтобы больше не вспоминать об этом, захотела восстановить в памяти: «Как же там было написано?» — и не могла. Снова вытащила письмо. Разыскала те строчки, потом прочла письмо от начала до конца и засунула обратно за пазуху. Подошла к зеркалу поглядеть, не видна ли бумага сквозь кофточку, не заметят ли ее. Поправила. Снова покраснела и, насупив брови, так строго передернула плечами, будто призывала письмо к порядку, выносила ему порицание. Потом, утомившись от переживаний, сказала с легкой грустью Илонке, отразившейся в зеркале: «Ты, ты, ты!..» — и затем: «Хороша!»

Теперь это относилось уже не только к ней, но и к Мартону.

Она стояла перед зеркалом, немножко грустная, притихшая; и оживилась лишь тогда, когда, разглядывая отражение своих губ, шепотом произнесла: «Мартон!» Это слово стало теперь волнующей явью, плотью, мальчиком, мужчиной — и девочка содрогнулась. Погрозила своему отражению в зеркале. От этого движения письмо опять тихо зашуршало, и девочка снова, но беззвучно, одним только движением губ повторила: «Мартон!»

И, вспомнив тетку Магду, которая ничего не знает — и не узнает никогда, — Илонка торжествующе засмеялась.

Села за маленький письменный стол и, по-детски поджав одну ногу, опять вытащила письмо. Уже не читала, а только разглядывала буквы, как они, взявшись под ручки и обнимаясь, бегут, бегут, все, все к ней! «Мартон!..» — громко воскликнула девочка. И испугалась. Прислушалась: нет ли кого в соседней комнате? Опять спрятала письмо за пазуху. Встала, подошла к кровати, бросилась на нее и зарылась горящим лицом в подушку, оглушенная, усталая, счастливая и несчастная, потому что не знала, что будет дальше.

Потом соскользнула с кровати. Подсела к письменному столику. Лицо у нее стало серьезным, задумчивым, и за несколько минут без всяких помарок она написала ответ. Первые слова звучали так: «Ваша любовь во сто раз меньше моей…»

Точка. Подпись. Не перечитав письма, вложила его в конверт на голубой подкладке и, словно пробуя что-то вкусное, послюнила кончиком языка краешек конверта. Заклеила его и сунула за пазуху, к письму Мартона. «Будьте вместе!» — пробормотала она. Потом подошла опять к зеркалу, и теперь уже медленно, по-женски покачивая бедрами, строго и придирчиво оглядела себя с головы до башмаков, и тысячи чувств и мыслей зароились в ее головке между двумя закрученными над ушами косичками.

4

— Что с тобой? — спросила у Илонки на другой день в школе ее «лучшая подруга».

Глаза Илонки блестели, губы загадочно улыбались. Вчера она дала себе клятву скрыть все от подруги, и сейчас Илонку чуточку мучила совесть. Ведь совсем недавно пообещали они «под честное слово» ничего не скрывать друг от друга, и «лучшая подруга», казалось, сдержала свое обещание: болтала без умолку, рассказывала обо всем, «только тебе, Илонка!», в том числе и о мальчиках. «Что ж, это ее дело! — решила накануне вечером Илонка и прищурилась. — Она еще, чего доброго, попросит познакомить с ним. Кукиш!»

— Что с тобой? — ревниво повторила «лучшая подруга».

— Ничего! — ответила Илонка, надув губы, но глаза ее еще ярче сверкнули, и улыбка стала еще более загадочной.

— Неправда! И вовсе не ничего! Вижу! Постыдись! Мы же дали зарок. Так-то ты держишь свое обещание? Это нечестно!

— Я получила письмо… Мой… папа возвращается домой из Перемышля.

Подруга пытливо посмотрела на Илонку. Сперва поверила даже. Но так как Илонка улыбалась еще загадочней и даже с оттенком презрения, опять усомнилась.

— А еще что?

— И мама с ним приедет, — рассмеялась Илонка.

— А еще что?

— Еще? Еще?.. Ничего!

Однако на последней переменке рассказала обо всем. И весь последний урок они шептались. Под конец Илонка вытащила даже письмо.

— Илонка Мадьяр! — послышался голос учительницы. — О чем ты там болтаешь? Что у тебя в руке?

Илонка встала и, не моргнув глазом, сказала, что получила письмо от отца и прочла его своей подруге.

— Где твой отец?

— В крепости Перемышль.

Илонке повезло. Слово «Перемышль» оказало волшебное действие. Учительница вздохнула.

— Перемышль… Ну ладно. А все же на уроке ты не должна читать его. Убери письмо.

5

Супруг тети Магды адвокат Иштван Мадьяр вернулся с фронта в долгосрочный отпуск по вызову коллегии адвокатов и при содействии камергера его величества короля и императора, начальника штаба Будапештского гарнизона капитана Лайоша Селеши. Известному адвокату надлежало изучить вместе с другими юристами материалы процесса «обманщиков армии» и «способствовать действенной защите».

Г-жа Мадьяр представила Мартона супругу. Адвокат, сидевший в расстегнутом кителе, протянул мальчику руку. Он сидел, а Мартон стоял. Но Мартон не увидел в этом ничего особенного хотя бы уже потому, что Иштван Мадьяр приходился дядей Илонке.

Адвокат задал несколько вопросов про школьные дела. Он был рассеянно любезен и даже не слушал ответов мальчика. Илонка сидела потупившись, усердно теребя бахрому скатерти. Г-жа Мадьяр как ни в чем не бывало, будто в отсутствие мужа это занимало половину ее времени, рассказала о том, как она учила Мартона музыке. «Очень талантливый мальчик! — воскликнула она с чрезмерным воодушевлением и добавила, обращаясь к мальчику: — Мы непременно будем продолжать занятия!» Г-н Мадьяр пробормотал что-то одобрительное и поблагодарил жену за то, что в его отсутствие она отдавала свое время столь благородному делу. Слова адвоката звучали холодно и отчужденно.

Мартон ни за что на свете не проговорился бы о том, что они уже несколько месяцев и не присаживались к роялю, что в той комнате, где стоит рояль, творились совсем другие дела…

Илонка подняла глаза на Мартона, в них не было ни капельки смущения. Они, казалось, говорили: «Мы-то знаем кое-что, но кому какое дело!»

Потом