Он тяжело воспринимает упрек следователей в том, что в своих показаниях он ставит себе целью вместо ясности внести во все вопросы побольше путаницы. Он просил доказать ему, что он лгал хоть один раз.

Перевел: Суляева.

Верно: …»

Майор Зотов потер от удовольствия руки. «Ничего, — мысленно ликовал он, — ничего, морда фашистская, не таких кобелей обламывали! Скоро совсем мягеньким станешь». Но радоваться он поспешил. Сутки спустя ему доложили: Баур объявил голодовку. Зотов немедленно вызвал пленного на допрос.

— Генерал, — начал он без своей обычной садистской улыбочки, — голодовки в местах заключения запрещены законом. Предупреждаю, в случае ее продолжения вы будете осуждены и продлите свой плен минимум на три года.

Голодовку Баур прекратил, но состояние подавленности, унижения, безысходности довело его до готовности к самоубийству, о чем он ляпнул сокамерникам. Вскоре перед следователем Зотовым лежал новый документ:

«Помощнику начальника Бутырской тюрьмы

подполковнику тов. Колтунову

от старшего по корпусу старшины Полетаева

Рапорт

Доношу, что 14.02.1946 г. в 14 часов 30 минут надзиратель Кузнецова Аграфена Степановна, стоя на посту 35 коридора, заметила, что заключенный 328-й камеры Баур Ганс что-то достает из воротника шинели, о чем сообщила мне. При осмотре мною воротника шинели заключенного Баура я обнаружил в воротнике шинели отточенную железку. На мой вопрос, зачем ему эта железка, заключенный Баур ответил, что он хочет покончить жизнь самоубийством, о чем и доношу и железку прилагаю к рапорту.

14.02.1946 г.

Старший по корпусу старшина Полетаев».

Хлопотным заключенным оказался группенфюрер СС и генерал-лейтенант полиции Ганс Баур, а вертухаи из Бутырки и следователи госбезопасности к хлопотам были непривычны. Баур замкнулся, на допросах молчал, на шантаж и угрозы не поддавался. Бить его, правда, больше не били, но содержали впроголодь. Если бы не сочувствие сокамерников, он давно бы протянул полторы свои ноги. Баур требовал перевода его в лагерь, разрешения переписки с семьей, лечения. В мае сорок шестого дело-формуляр Баура пополнилось новым документом:

«СССР Совершенно секретно

Министерство внутренних дел[51]. Экз. № 1

Главное управление по делам военнопленных

15 мая 1946 г. № …

г. Москва

Начальнику Бутырской тюрьмы МВД СССР

подполковнику тов. Журавлеву М.А.

Содержащийся в Бутырской тюрьме генерал-лейтенант бывшей германской армии Баур Ганс подал в последнее время несколько заявлений с настойчивыми просьбами отправить его в лагерь.

Об этих заявлениях доложено министру внутренних дел СССР[52] товарищу Круглову С.Н, который приказал военнопленного Баура из тюрьмы не освобождать.

В свзи с тем, что Баур в своем последнем заявлении высказывает твердое намерение, в случае если он в ближайшее время не будет переведен в лагерь, покончить жизнь самоубийством, прошу усилить наблюдение за ним, чтобы исключить возможность самоубийства.

Начальник Главного управления МВД СССР

по делам военнопленных и интернированных

Генерал-лейтенант Филиппов».

Начальник Бутырки немедленно издал соответствующий приказ, а всех дежурных строго предупредили об их персональной ответственности за сохранение жизни фашиста. Но что-то там, в верхах, опять стало меняться. Начальник ГУКР «Смерш» генерал-полковник Абакумов в мае был назначен министром госбезопасности СССР. Он хорошо помнил о Бауре и о рапорте подполковника Савельева, в котором упоминалась информация о возможном нахождении спрятанных фашистами реактивных двигателей, полученная от Баура. Министр затребовал рапорт и начертал резолюцию смягчить режим содержания военнопленного и отправить его на лечение. Вскоре Баура направили в Сталиногорский лагерь № 388 МВД СССР, располагавшийся близ станции Узловая в 170 км от Москвы[53], и вновь вернули ему денщика в лице бывшего обершарфюрера СС Миша.

Баур встретил Миша словно родного, с распростертыми объятиями, позабыв и простив ему предательство и сотрудничество с советскими чекистами. Миш был счастлив вернуться из лагеря, с каторжных работ по разбору разрушенного Сталинграда.

Глава 49

Корчинский не соврал. «Топтуны»[54] капитана Сергиенко накрыли все шесть разведывательных постов поляков, задержав боевиков тихо, без единого выстрела. Смершевцы заняли их посты наблюдения и приготовились к встрече основных сил. В темноте с погашенными фарами в сторону прибрежного леса, где под землей окопались диверсанты майора Шурпика, прошли две колонны — разведка, высланная Савельевым. В каждой колонне по три трофейных пятитонных «бюссинга» с мотострелками и по одному бронетранспортеру с крупнокалиберным пулеметом ДШК. Вскоре вслед за ними проследовали еще две более крупные колонны на «студебеккерах» с мотострелками, саперами и минометчиками. Одну возглавлял подполковник Савельев, другую — майор Снигирев. Их бойцы взяли в полукольцо с юго-востока всю территорию от берега Эльбы до северо-западных предместий Рослау, запечатав лес, где притаились поляки, и шоссе, ведущее в город.

В двадцать часов тридцать минут смершевская разведка сняла часовых у северного входа в соляную шахту и забросала вход гранатами. Поляки на «студебеккерах» стали покидать шахту через южный выход и рванули ко второму своему отряду, который, видимо, предупрежденный по рации, тоже на машинах начал выползать из-под земли. Соединившись на лугу между берегом Эльбы и лесом, два отряда направились в сторону шоссе с явным намерением атаковать русский гарнизон. Вдруг со стороны города, с берега и шоссе ударили мощные лучи зенитных прожекторов, осветив польскую разведывательно-диверсионную группу, оказавшуюся на ровном месте, словно в лучах яркого летнего солнца. Немедленно заухали минометы, сердито заработали пулеметы, методично поливая свинцом диверсантов с юга, юго-запада и юго-востока, затрещали автоматы, гулко захлопали карабины. Придя в себя после шока, поляки, отстреливаясь, начали медленно отходить назад, к лесу.

Савельев понимал: допусти они поляков снова в лес, придется неделями тех выкуривать из серебряных и соляных шахт, погибнет много людей. Он весь напрягся от досады, лихорадочно соображая, как и какими силами отрезать врага от леса. И тут с южной оконечности леса в сторону поляков ударили лучи еще трех прожекторов, не таких мощных, как зенитные, где-то добытые зампотылу, но достаточно сильные, чтобы замкнуть противника с четырех сторон сплошным ярким светом и держать его под прицелом. «Танковые, — обрадовался Савельев и прильнул к линзам бинокля, — ну, полковник, ну молодчага!» Танкисты отрезали диверсантов от леса. В этот момент от прожекторов в сторону поляков осколочными снарядами ухнули три танковые пушки. Сразу резко поредевшая группа диверсантов майора Шурпика сбилась в кучу и залегла. В ночное небо от поляков полетели три белые ракеты, означавшие, видимо, готовность к сдаче.

Савельев по рации приказал прекратить огонь. Спустя некоторое время с земли поднялся один из поляков с белой тряпкой, привязанной к сосновой