Как раз тогда, когда я закончил каяться в своих грехах, фургон остановился. Приехали, подумал я. Дальше для меня пути не будет.

— Конец маршрута, — словно в подтверждение моих мыслей, произнес один из ублюдков, ехавших вместе со мной.

В следующий момент меня вытолкнули из фургона, и я рухнул всем телом на дорогу, тяжело соприкоснувшись с ее твердым асфальтовым покрытием. Я слышал, как заработал мотор фургона и как он, визжа шинами, сорвался с места и помчался на полной скорости по улице.

Ориентируясь по звуку двигавшегося транспорта, я дополз до тротуара, перебрался через бровку, отделявшую его от проезжей части и прополз еще немного — уже по пешеходной дорожке. Обнаружив затем чью-то лужайку или газон, я положил голову на поросший травой бугорок, вытянулся в полный рост — частично на газоне, частично на тротуаре — и подумал, что коль скоро эти люди по неведомой мне причине не убили меня, значит, я еще жив, и секундой позже уже спал мертвым сном.

А потом я проснулся. Вернее, мне показалось, что проснулся.

— Я — офицер Мейз из городской полиции округа Колумбия. С вами все в порядке, сэр? — Обращаясь ко мне, патрульный одновременно снимал черный капюшон с моей головы.

— Почему у вас связаны руки? Что с вами случилось? — спросил он секундой позже.

— Меня зовут Алекс Кросс. Я — детектив из отдела тяжких преступлений… Меня… похитили.

Он снял черный колпак с моей головы, но я по-прежнему почти ничего не видел. Во всяком случае, лицо патрульного. Глаза с трудом приспосабливались к свету, вернее, к электрическому освещению. На улице было темно, потому что стояла ночь.

— Понятно, сэр, детектив Кросс. А мы вас разыскиваем, — сказал патрульный Мейз. — Позвольте мне связаться с управлением…

— И давно… хм… разыскиваете?

— Три дня, сэр.

Наконец мне удалось рассмотреть его лицо, выражавшее озабоченность и удивление.

«Удивляется, должно быть, что нашел меня живым, — подумал я. — Как-никак три дня пропадаю неизвестно где».

— Что же вы не снимаете с меня веревки?

— Сначала позвоню куда надо, а потом сразу же сниму.

— И зарубите себе на носу: никакой прессы.

— Разумеется. С какой стати мне звать журналистов? — с изумлением спросил патрульный.

— Не знаю, с какой… — протянул я. — Боюсь, после всего, что было, голова у меня работает не лучшим образом.

Патрульный офицер Мейз отвез меня домой. В доме на Пятой улице в окнах не горел свет, и со стороны казалось, что там нет ни одной живой души. Хотя Бри довольно часто оставалась у нас, от своей квартиры ей пока отказываться не хотелось, и я подумал, что сегодня она ночует у себя. Да и с какой стати ей сидеть здесь в полном одиночестве?

Обязательно ей позвоню, но сначала войду к себе. Я поднялся по ступенькам крыльца, открыл дверь и оказался в холле, откуда через гостиную проследовал к лестнице на второй этаж. В темной гостиной отливало полированным боком пианино, и я на мгновение представил, что играю на нем, собрав в гостиной своих домочадцев. Или в одиночестве — исключительно для собственного удовольствия.

Тут мне пришло в голову, что я не «представляю», а скорее вспоминаю, как это бывало у нас в семье.

Кухня в отличие от того раза, когда я заходил туда незадолго до похищения, сверкала чистотой. Вероятно, Бри прибралась.

Теперь помещение казалось мне на удивление чистым, почти стерильным. Сторонний наблюдатель, вероятно, решил бы, что в доме, где такая чистая, сверкающая кухня, наверняка никто не живет. Я прошел по всем комнатам. Везде было темно и тихо. На меня навалилась невыносимая печаль, и я стал всюду зажигать свет, чувствуя себя в собственном доме не хозяином, а скорее гостем или просто случайным посетителем. И опять все то, что окружало меня, да и сама моя нынешняя жизнь стали представляться мне нереальными, лишенными основ, какими-то неправильными, что ли. Все-таки этот мир — ужасное место для жизни. Опасное, исполненное жестокости. Раньше я так не думал и теперь спрашивал себя, как и когда он претерпел подобные изменения.

Интересно, виновата ли в этом Америка? Положим, что виновата. Но способно ли признание ее вины помочь хоть кому-нибудь или облегчить чье-либо существование? Не пора ли прекратить критиковать свою страну и начать мыслить в конструктивном и позитивном ключе? Критиковать легко, так как для этого особого воображения не нужно. Гораздо сложнее решить ту или иную проблему.

Наконец я поднялся в свой кабинет на чердаке, сел за стол и устремил взгляд сквозь оконное стекло на улицу, спрашивая себя, не скрывается ли там в каком-нибудь укромном месте субъект, ведущий за мной наблюдение.

Любопытно, поверили мне или нет те люди, которые допрашивали меня? И важно ли это? Вдруг мне пришло в голову, что я не так уж много знаю о мире и составить цельное представление о нем не могу. С другой стороны, кто может? Я таких людей не знал.

Но что, если именно неспособность видеть мир в перспективе и отсутствие глубинных знаний о нем и делают его в нашем представлении таким мрачным и пугающим и лишают надежды на лучшее? Возможно, наша ограниченность и порождает чувство, будто мы не в состоянии что-либо контролировать. А кто же в состоянии? Кто-то ведь должен, иначе этот мир, пусть даже столь несовершенный, давно бы уже провалился в тартарары. Взять, к примеру, меня. Ведь есть же у кого-то ответы на все вопросы, которые я не устаю себе задавать. Кто-то ведь похитил и пытал меня, чтобы прояснить или дополнить имевшийся в его распоряжении фрагмент картины мира.

Я поднялся и снова начал расхаживать по дому. Между тем мне давно следовало позвонить многим людям. В частности, Дэймиену, который, как я надеялся, находился сейчас в безопасности, моей подруге Бри и Сэмпсону. Но что-то мешало мне взять трубку и набрать номер. Если разобраться, я не знал, что говорить им и как держать себя с ними.

Впрочем, это лишь часть правды. Правда же в концентрированном, так сказать, виде заключалась в том, что я просто боялся подставить их, ввергнуть в какие-нибудь неприятности или даже опасности. Кто-то наверху мог считать, будто я знаю что-то еще, важное и опасное.

И знаете, что самое интересное?

Если те, кто наверху, действительно считали так, то были совершенно правы.

Я сообщил своим похитителям о возможной связи между ЦРУ и Тигром, но это, судя по всему, не представлялось им столь уж серьезным. Ведь они в конце концов отпустили меня, не так ли? А почему бы и нет? Они имели возможность все отрицать, тем более что Тигр был мертв. В определенном смысле я выполнил за них грязную работу.

Но я не сказал им одну действительно важную вещь, которая и легла в основу исследований и репортажей Аданны: американцы, французы, голландцы, англичане и несколько очень крупных международных корпораций работали в районе Дельты в тесном сотрудничестве с китайцами. Китайцам нефть нужна даже больше, чем нам, и они не считались в этом смысле ни с какими расходами. Они были готовы платить за нефть самую высокую цену и охотно шли на любые сделки, связанные с углеводородами, часто незаконные и даже преступные. Если разобраться, такого рода нечистоплотные сделки и послужили по большому счету причиной смерти тысяч африканцев — мужчин, женщин и детей. Это я знал совершенно точно — как и то, что Аданна, проводя свои исследования, специализировалась именно на этой теме.